§ 3. Дискуссия о социалистическом городе 30-х годов

В 20-х гг. страна приступила к осуществлению программ индустриализации и коллективизации. В 1929 г. был утвержден первый пятилетний план развития народного хозяйства страны. Пришло время практического определения принципов урбанистической политики. Неудивительно, что именно в том году разгорелась дискуссия о социалистическом расселении. Это была уникальная дискуссия, возможно, единственная действительно публичная дискуссия за все годы советской власти. Начавшаяся в стенах Коммунистической академии, она очень быстро вышла за ее рамки на страницы профессиональной и партийной печати. Все понимали: речь идет не только о городе, но и о конкретном облике строящегося общества и нового человека. Вот почему в ней приняли участие партийные и государственные деятели, ученые и писатели, архитекторы и организаторы производства (А.В.Луначарский. Г.М.Кржижановский, Н.К.Крупская, Н.А.Семашко, Н.А.Милютин и многие другие). Дискуссия была открыта и для зарубежных урбанистов [22, 72].

Хотя дискуссия велась между «урбанистами» (Л.Сабсович [45]), т.е. сторонниками крупных городов, и «дезурбанистами» (М.Охитович [36]), призывавшими к их разукрупнению, максимально равномерному расселению, те и другие стояли на технократических позициях в духе инженерно-социологических утопий А.Гастева. Оппоненты трактовали систему расселения не как социальный организм, имеющий внутренние закономерности развития, но как некую конструкцию, «машину», которую можно спроектировать и воплотить в жизнь вплоть до мельчайших деталей организации производства и быта. Технократизм их методологии (которая продолжает жить и сегодня) состоял в том, что социальная жизнь города всецело детерминировалась проектно-строительной индустрией. «Новый способ стройпроизводства, — утверждал М.Охитович, — покончит и с бытом, с укладом жизни вообще» [36, с. 15].

Существенная черта урбанистического технократизма — максимализм. Каждый предлагал «максимально» укрупнить (разукрупнить), приблизить (удалить), «максимально охватить» весь бытовой процесс, «раз и навсегда» установить и т.д. Внутренняя динамика, трансформации и взаимопереходы исключались. Это был гимн Организации и Управлению: городская жизнь уподоблялась конвейеру, без всякого намека на самоорганизацию.

«Урбанисты» и «дезурбанисты» трактовали расселение людей, их быт и культуру как функцию производственных процессов («поточное расселение» — характерный термин и принцип градостроительства тех лет). М.Охитович и другие полагали, что новый человек будет стремиться «жить там, где работает». Если отбросить крайности типа «дом — машина для жилья», то даже те, кто признавал необходимость индивидуального жилища, видели в нем не форму семейной самоорганизации, а лишь воплощение гигиенической нормы «социалистической» организации быта.

Обуреваемые технократической утопией, многие участники дискуссии совершенно отрицали ценность исторически сложившейся социальной ткани городов. Идея «города-сада» была доведена ими до абсурда: «Мы оставим и тщательно сохраним наиболее характерные куски старой Москвы: Кремля, кусочки дворянской Москвы с улочками и особняками Арбата и Поварской, кусочками купеческого Зарядья... и пролетарской Красной Пресни. Все остальное мы должны упорно превращать в грандиозный парк...» [Цит. по: 72, с. 29].

Коль скоро подход к городу был чисто «объектный», а созидания, постепенного выращивания его социальной среды не предусматривалось (полагали, что темпы развития СССР будут столь высокими, что через 10—15 лет надо будет все заново перестраивать), постольку в этих утопиях не было и проблемы социального времени (адаптации, обживания, самоорганизации), впрочем, как и времени природного Обе оппонирующие стороны исходили из предпосылки, что социальные сообщества городов будут просто следовать за развитием индустриальных систем и новых технологий.

В схватках «правых» и «левых» радикалов А.Луначарскому, Н.Крупской и другим гуманитариям непросто было отстаивать право индивида и семьи на автономию, на индивидуальный уклад жизни. Понимали их социальную значимость и те немногие участники дискуссии, которые стояли ближе к практическим нуждам реконструкции городов: «Не только общественное действие, но и сосредоточенное размышление, не только живые люди сегодняшнего дня, но и книги, опыт предыдущих поколений. Не только многообразное воздействие социальной действительности, но и отсутствие внешних раздражителей. Все это должно дать жилище» [Цит. по 72, с. 31].

Постановление ЦК ВКП(б) «О работе по перестройке быта» (1930) и резолюция его Пленума «О московском городском хозяйстве и развитии городского хозяйства СССР» (1931) внесли элемент отрезвления в дискуссию, но одновременно почти на 30 лет прервали развитие социально-урбанистической мысли. Ход дискуссии на основе архивных изысканий детально прослежен историком В.Э.Хазановой [57].