Мне б резную калитку, кружевной абажур…

Ох, Самара, сестра моя;

Кострома, мон амур… (Гребенщиков, 270-271)

Интересно, что в этом тексте провинция многозначна. С одной стороны, она – знак воли, волжский размах (отсылка к Разину); с другой – провинция включает в себя приметы спокойного мещанского быта: резная калитка, кружевной абажур, мещанское “мон амур”. Но все это является знаком идеального по отношению к тому, что есть на самом деле: “А здесь белые стены да седая тоска” (Гребенщиков, 270). Идеал героя – “весенняя сладость да жизнь без вранья” (Гребенщиков, 270) – достижим лишь в провинции, а знак провинции для Гребенщикова, по его собственному признанию, – это Волга и те города, которые на ней расположены: Самара, Кострома, Саратов, Тверь. В стихотворении “Дубровский” в дискурсе героя содержится мысль, что чаемое автором возрождение России начнется именно с провинции, с волжских городов, символизирующих не только русскую провинцию, но и Россию вообще в противоположность озаграниченной столице²⁴:

Проснись, моя Кострома,

Не спи, Саратов и Тверь;

Не век же нам мыкать беду,

И плакать о хлебе (Гребенщиков, 300)

Таким образом, провинция осмысливается Гребенщиковым как знак России и оценивается как идеал. Провинция обретает ярко выраженные оценочные характеристики. В ленинградской рок-поэзии она может оцениваться не только положительно (как у Гребенщикова), но и отрицательно. Примерами такого рода могут служить “Песня Гуру” Майка Науменко, “Грибоедовский вальс”, "Слет-симпозиум" и “Зимняя сказка” А.Башлачева и "Периферия" Ю.Шевчука. Стихотворение Науменко написано в форме монолога Гуру из Бобруйска перед аудиторией. Само это сочетание выглядит безусловно ироничным по отношению к провинции (поскольку сочетание “Гуру из Ленинграда (или Москвы)” для провинциала более допустимо) и характеризует героя в явно сниженном плане. Снижается и провинциальная аудитория “заезжего” Гуру – на диске “LV” после слов “Здрассьте, я родом из Бобруйска” раздается “реплика из зала” “Ну свой”, что, конечно же, позволяет говорить об авторской отрицательно-ироничной оценке и провинциала-гуру, и его провинциальной аудитории, и провинции вообще. В “Грибоедовском вальсе” провинциальный образ жизни, (действие стихотворения происходит в “отдаленном совхозе “Победа” - Башлачев, 39) противопоставляется идеальному миру, в который водовоз Грибоедов – “человек обычный”, после бани бегающий на танцы и “по обыкновению” пьяный – попадает под влиянием гипноза. И провинция, таким образом, оценивается, по отношению к идеальному миру, как топос отрицательный. Отрицательная оценка содержится в “Слете-симпозиуме”, и в “Зимней сказке”. В начале “Зимней сказки” герой, оказавшись “опять на краю вологданьских лесов” (Башлачев, 25), оценивает провинцию однозначно:

И плывут до утра хутора, где три кола – два двора <…>

Им смола – дикий хмель, а еловая кора им – махра.

Снежок – сахарок, а сосульки им – добра карамель.

А не гуляй без ножа! Да дальше носа не ходи без ружья!

<…>

Ни церквушка, ни клуб. Поцелуйте постный шиш вам баян.

(Башлачев, 25)

Однако важно, что при такой оценке провинции местоимения третьего и второго лица (им, вам) по отношению к провинциалам уже к середине песни заменяется местоимением первого лица множественного числа (нас):

Под окном по ночам – то ли песня, то ли плач, то ли крик,

То ли спим, то ли нет не поймешь нас –

ни живы, ни мертвы.

(Башлачев, 25)

Герой начинает отождествлять себя с провинцией.

В "Периферии" в провинциальном дискурсе отрицательная оценка становится основой характеристики провинции-периферии:

Чревата наша сторона,

Царит покой и тишина,

Навоз целует сапоги,

Кого-то мочат у реки,

Контора пьяных дембелей

За ребра лапает девчат,

О службе матерно кричат

И отгоняют кобелей.

Заборы, улицы, дома,

Кино опять не привезли,

Вчера завклуб сошел с ума

От безысходнейшей тоски.

Вот трактор пронесся, давя поросят,

В соседней деревне есть кир, говорят…

В провинциальном образе жизни нет никакого просвета. Более того, ключевым мотивом описания “нашей стороны” становится именно “безысходнейшая тоска”. Подобное видим и в провинциальном дискурсе еще более раннего текста "Мы все из Уфы" из первого альбома ДДТ "Свинья на радуге":

Наш город это - здесь живем,

Весной гуляем, спим зимой,

А если вдруг когда умрем,-

Схоронят здесь же, за рекой.

<…>

Выходим дружно на собрания,

Берем за горло встречный план,

Шумим на длинных заседаниях

На тему: "Жив ли Башкертостан?"

<…>

У нас все есть - свои герои,-

В любом подъезде разольют,

Лет через сто метро откроют,

А нынче "Rifle" продают.

<…>

Так актуализируется не столько отрицательная оценка, сколько мотив обыденного существования: жизнь провинции и ее обитателей носит заурядный характер, а ближайшее время, через которое может произойти хоть какое-то изменение, - сто лет; одни и те же события (собрания, попойки…) повторяются изо дня в день. Таким образом, провинция в ленинградской рок-поэзии содержит оценку, которая может быть и положительной, и отрицательной, и амбивалентной.

Можно сказать, что в ленинградской рок-поэзии провинциальные топонимы являются знаками наличия “провинциального текста”, который соотносится с “провинциальным текстом” русской культуры. В ленинградском роке литературная традиция как сохраняется (многозначность провинции в оценочном плане, мифологизация провинции, оппозиции “столица / провинция” и “Россия (русская провинция) / остальной мир”), так и развивается и переосмысливается (редукция устоявшихся оппозиций).

Однако провинциальный топос может наделяться новыми, несвойственными ему традиционно чертами. Так, совершенно особые характеристики обретает “провинциальный текст” в стихотворении Майка Науменко “Уездный Город N”. Это единственный известный нам в ленинргадской рок-поэзии случай, когда топос номинируется не реальным и не вымышленным названием, а весьма распространенным в русской литературе XIX в. наименованием "зашифрованным" (или криптонимом) – Город N. Для условных обозначений городов “используются латинские буквы X, Y, Z… Однако наиболее употребительной в данном случае является латинская буква N, которая представляет собой сокращение слова nomen (имя)”²⁵. Но если в традиции так именовался типичный провинциальный – уездный или губернский – город²⁶, то у Науменко N – далеко не типичный топос:

Этот город странен, этот город непрост,

Жизнь бьет здесь ключом.

Здесь все непривычно, здесь все вверх ногами,

Этот город – сумасшедший дом.

Все лица знакомы, но каждый играет чужую роль.

Для того, чтоб хоть что-то в этом понять,

Нужно знать тайный пароль²⁷.

Город N населен многочисленными персонажами русской и мировой культуры и истории, и каждый из этих персонажей выступает в традиционно несвойственной ему функции. Майк Науменко разрушает сложившиеся стереотипы и предлагает по-иному взглянуть на известных героев. То же самое можно сказать и о названии города: соотнося название своего города с традиционным для русской литературы, Науменко полемизирует с предшествующей традицией. Автор ломает сложившийся стереотип типичного уездного города, как бы утверждая, что и безликий N может обладать своим неповторимым и оригинальным лицом и вместе с тем содержать в себе все то, что веками нарабатывала человеческая культура. Таким образом, обращение к традиционному номинированию в “Уездном Городе N”, с одной стороны, позволяет говорить об отталкивании от русской литературы прошлого века, а с другой – о продолжении и развитии сложившейся традиции.

Наконец, провинциальные топонимы в ленинградской рок-поэзии могут сопоставляться друг с другом по разным критериям. У Кинчева соотнесение тех или иных провинциальных топонимов указывает прежде всего на размеры страны – “Сегодня нас ждет Камчатка, / Завтра Алма-Ата” (“Все это рок-н-ролл” - Кинчев, 114) и “От Колымы / До моря Черного / Слетались птицы на болото / В место гиблое” (“Шабаш” - Кинчев, 107). У Башлачева противопоставление Алма-Аты и Воркуты в “Палате №6”: “Хотел в Алма-Ату – приехал в Воркуту” (Башлачев, 42) - актуализирует оппозицию двух “провинциальных столиц”: теплой южной и холодной северной (с явной лагерной каннотацией). Соотнесение этих топонимов ввиду их явного различия позволяет автору в числе прочего наметить основную оппозицию всего текста – “желаемое / возможное”. В несовпадении этих элементов и заключается трагедия героя²⁸.

В заключение отметим, что только обозначенными примерами функционирование провинциального топонима в ленинградской рок-поэзии не ограничивается. К примеру, топоним может выступать в переносном значении: обращенная к потенциальному противнику реплика башлачевского героя из “Подвига разведчика”: “Не забывайте, падлы, Сталинград!” (Башлачев, 38) - или демонстрировать авторскую философию истории, как это происходит в ироничном “Сарданапале” Б.Гребенщикова, где кузеном полулегендарного ассирийского царя Сарданапала²⁹, “надменного азиата”, по Гребенщикову, оказывается “кондуктор / Наследный принц Уфы и Костромы” (Гребенщиков, 368).

Таким образом, в данной работе мы лишь наметили возможные пути анализа “провинциального текста” рок-поэзии и взаимодействия руского рока с руской культурной традицией.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 К ленинградской рок-поэзии мы относим не только тех авторов, чья жизнь и чье творчество связаны с городом на Неве изначально (Б.Гребенщиков, В.Цой, М.Науменко…), но и тех, кто стал ленинградцем, перебравшись в Северную Пальмиру из других городов страны (А.Башлачев, Ю.Шевчук, К.Кинчев…).

2 “В годы пресловутого застоя, когда лучшие люди бежали из Питера, кто за рубеж, кто в богатую и хлебную Москву, для молодежи именно Питер стал истинной столицей, своеобразной Меккой рок-движения” (Рекшан В. От составителя // Слово рока. СПб., 1992. С.3); “Что бы ни говорили нынешние рок-исследователи, какие бы изыскания в пользу первенства Москвы в истории рок-культуры не приводили, надо однозначно и четко воздать должное исторической справедливости: Меккой отечественной рок-музыки 80-х был Ленинград” (Харитонов Н. Империя ДДТ. М., 1998. С.59-60).

3 Н.Харитонов пишет, что группы Ленинградского рок-клуба “открывали для страны «эсэсэсэрии» целую планету «Рок-н-ролл». Принцип: «Главное – вперед, а остальное и так сойдет! Мы – рушим и прорываемся, создавать будут следующие!»” (Харитонов Н. Указ. соч. С.65).

4 Александр Башлачев говорил: “Если мы не можем делать так, как на Западе – хотя бы по формам, то и не стоит этого делать. Надо найти содержание свое и вложить его в новые, иные формы. Как это произошло в Западной Германии – они сначала тоже стали подражать, играли на английском языке те же вещи, что и БИТЛЗ, и РОЛЛИНГ СТОУНЗ, и вся эта плеяда. Потом – перешли к технологии наивного перевода. То же и у нас, и это был прогрессивный шаг – технология наивного перевода, пели о том же о чем пели за кордроном, только по-русски – пытались перевести чуть-чуть ближе, находить свои эквиваленты что-ли… Поют там о жизни в Чикаго, а мы о жизни в Чикаго петь не будем. Мы будем петь о жизни в Москве. Но это все равно не то, это не жизнь в Москве, это не жизнь Москвы, не жизнь наших улиц, не жизнь наших площадей” (Юхананов Б. Интервью с Александром Башлачевым // Контр Культ Ур’а. 1991. №3. С.40). Ср. в воспоминаниях университетского друга Башлачева А.Измайлова: “Наверное, надо сказать, как Башлачев додумался до своего стиля. Я это знаю. Саша сделал небольшое открытие и собрал с него весь урожай. Диплом он писал по кафедре зарубежной печати, по теме, кажется, «Вопросы молодежной музыки на страницах немецкой коммунистической печати». Как-то мы с Сашей разговорились, он рассказал, что читал в немецкой газете о группе, текстов которой не понимают даже сами немцы, потому что они пишут на чистейшем боварском диалекте, в общем, на сверхнациональном немецком. Там же писали, что рок в Германии проходил свои стадии – они были такие же, как в России. Сперва – полное копирование, потом постепенная национализация музыки и текстов, потом полная их национализация и создание своего немецкого рока” (Измайлов Александр. По ком звонит колокольчик - Цит. по ксерокопии из свердловской газеты “На смену!” 1990. С.11).

5 Понятие “петербургский текст” подробно осмыслено в работах: Долгополов Л. Миф о Петербурге и его преобразование в начале века // Долгополов Л. На рубеже веков: О русской литературе конца XIX – начала XX века. Л., 1985; Лотман Ю.М. Семиотика Петербурга и проблемы семиотики города // Семиотика города и городской культуры. Тарту, 1984; Топоров В.Н. Петербург и петербургский текст русской литературы (Введение в тему) // Топров В.Н. Миф, ритуал, символ, образ. М., 1995; Он же. Петербургские тексты и петербургские мифы (Заметки из серии) // Там же; Назиров Р.Г. Петербургская легенда и литературная традиция // Традиции и новаторство. Уфа, 1975. Вып.3 и др. Рок-поэзия через призму петербургского текста русской литературы рассмотрена в работах: Логачева Т.Е. Тексты русской рок-поэзии и петербургский миф: аспекты традиции в рамках нового поэтического жанра // Вопросы онтологической поэтики. Потаенная литература. Иваново, 1998; Она же. Рок-поэзия А.Башлачева и Ю.Шевчука – новая глава Петербургского текста русской литературы // Настоящий сборник.

6 О “московском тексте” русской литературы см.: Шапир М.И. Об одном анаграмматическом стихотворении Хлебникова: К реконструкции “московского мифа” // Русская речь. М., 1992. №6; Никулин Л. Старая и новая Москва в литературе. М., 1947. В ленинградском роке “московский текст” актуализируется прежде всего в традиционной для русской культуры оппозиции Ленинград (Петербург) / Москва. В ленинградской рок-поэзии Москва в противоположность амбивалентному Петербургу-Ленинграду – отрицательный топос. И эта прежде всего оценочная характеристика становится доминантой “московского текста” ленинградской рок-поэзии: Мне не нравится город Москва, мне нравится Ленинград… (В.Цой); Я не люблю Таганку, ненавижу Арбат… (Майк). Есть и более сложные характеристики Москвы – см., в частности, “Энергию” и “Трассу Е-95” К.Кинчева. Однако “московской текст” ленинградской рок-поэзии (в отличие от “петербургского”) пока еще не исследован.

7 Белоусов А.Ф. Художественная топонимика российской провинции: К интерпретации романа "Город Эн" // Писатель Леонид Добычин. Воспоминания, статьи, письма. СПб., 1996. С.201.

8 Вспомним в этой связи сентенцию чеховского Гурова (“Дама с собачкой”): “Обыватель живет у себя где-нибудь в Белеве или Жиздре – и ему не скучно, а приедет сюда (в Ялту – Ю.Д.): «Ах, скучно! Ах, пыль!» Подумаешь, что он из Гренады приехал” (Чехов А.П. Рассказы. Ташкент, 1987. С.264).

9 Башлачев А. Посошок. М., 1990. С.23 (далее ссылки на это издание даны в тексте с указанием автора и страницы).

10 Тексты Ю.Шевчука цит. по: CD-Rom “DDT (1982-1996)”.

11 Стремление провинциала в столицу становится важным мотивом и в одном из самых ранних стихотворении Ю.Шевчука “Башкирский мед”:

В Москве однажды я бывал.

Куда хотел – туда попал.

О чем мечтал – все заимел.

Все, что хотел и не хотел…

(Цит. по: Харитонов Н. Указ. соч. С.46).

12 “Периферия”была создана Шевчуком еще в Уфе, и представители власти, ощутив «антиуфимскую» направленность текста песни, говорили матери поэта Фаине Акрамовне: «Там есть песня «Периферия». Как он мог ославить нас на всю страну?! Почему не видит ничего хорошего и пишет только о плохом?Поговорите с ним, пусть напишет хоть одну песню, прославляющую нашу Башкирию…»” (Харитонов Н. Указ. соч. С.44-45). О критике песни «Периферия» в прессе вспоминает и товарищ Шевчука Нияз Абдюшев:“В первой статье “Менестрель с чужого голоса” песню “Контора пьяных дембелей” (имеется в виду песня “Периферия” – Ю.Д.) разбирали просто по косточкам. Где вы видели пьяных дембелей? Во дают, поприкольнее вопросик придумать не могли. Понимаю, если б спросили: “Где вы видели трезвых дембелей?” Дембель он и в Африке пьяный…” (Там же. С.48).Обидело властьимущих и само слово“периферия”:“А зачем свою Уфу периферией обозвал? Мы – столица Башкирии, а никакая не провинция!”(Там же. С.51). (Заметим здесь, что, по мнению Н.Харитонова, Уфа времен создания «Периферии» “вовсе не последний заштатный провинциальный городишко. Скорее некий нефтяной центр с огромными нефтеперерабатывающими заводами и очень сильными партийными устоями. К тому же центр автономной республики…” (Там же. С.18). То есть Уфа саму себя провинцией не считала, и Шевчук, по мнению властьимущих, незаслуженно сделал свой город периферийным, провинциальным.) После этого травля поэта приняла общереспубликанский характер:“Слишком рьяны были во время уфимских гонений крики, что своей «Периферией» Шевчук оскорбил народ, оболгал любимую процветающую Башкирию, не меньше! И деревни у них там не грязные, и солдаты именно уних не пьяные. Именно об этом кричали отклики «простых башкиров» со страниц республиканских газет в статье «Когда срывается маска»”(Там же. С.54).

13 Достаточно вспомнить “Капитанскую дочку”, в которой судьба героев-провинциалов решается именно в Петербурге, или “Хаджи-Мурата”, где столица в лице государя вершит судьбы провинции.

14 Обратим внимание, что в “Случае в Сибири” и в дискурсе сибиряка намечается попытка снять оппозицию “столица / провинция”:

И он сказал: - Держу пари – похожи наши лица.

(Башлачев, 23)

15 Для творчества Башлачева очень важна категория “третья столица”. Сам поэт признавался: “Вот есть Ленинград, Москва, и существует третья столица – это вся Россия” (Юхананов Б. Указ. соч. С.40). То есть Россия, Русь у Башлачева могут быть рассмотрены и в оппозиции к двум первым столицам, а не только как синтез столицы и провинции.

16 Константин Кинчев: Жизнь и творчество. Стихи. Документы. Публикации. СПб., 1993. С.123 (далее ссылки на это издание даны в тексте с указанием автора и страницы).

17 Важно обратить внимание и на концептуальное для Кинчева соотнесение красного и черного цветов (“черным маком в огне”), что также указывает на автобиографизм “Плача”.

18 Достаточно вспомнить редукцию оппозиции “Москва / Ленинград (Петербург)” в “Энергии” и “Трассе Е-95”, хотя в обоих текстах эта редукция имеет различные значения, и проследить ее эволюцию в творчестве Кинчева – задача, конечно же, отдельного исследования. Оппозиция “Москва / Петербург” стирается и у Гребенщикова: “Свернул с Camden Lock на Невский с Тверской” (“Гарсон №2”) и у Шевчука:

А я все ползу, ползу, ползу:

Ползу по песку, по Невскому,

Ползу по степи, по Красной площади…

("Пластун")

Вообще же стирание оппозиций любого рода для Кинчева характерно. В подтверждение этой мысли можно привести прежде всего синтез “красного” и “черного” в кинчевской модели бытия, заслуживающий самого пристального внимания со стороны исследователей.

19 Традиционно вымышленные названия лишают город "определенности и конкретности" и "представляет множество однородных объектов… Именно так, однообразным и неразличимым по своему составу пространством обычно и выступает мифологизированная провинция в рамках ее противопоставления столице (столицам)" (Белоусов А.Ф. Указ. соч. С.201-202). Кроме того, А.Ф.Белоусов пишет, что об отражении в художественной топонимии мифологизации провинции "свидетельствуют и вымышленные названия городов, которые часто символизируют характерные черты ее мифологического образа" (Там же. С.201).

20 Ср. связанное с судьбой русских эмигрантов стирание оппозиции “Россия / остальной мир” через петербургский топоним в стихотворении “Петербургская свадьба”:

Искали ветер Невского да в Елисейском поле.

(Башлачев, 26)

21 БГ. Песни. Тверь, 1996. С.227 (далее ссылки на это издание даны в тексте с указанием автора и страницы).

22 Цит. по: Степанов Ю.С. Константы. Словарь русской культуры: Опыт исследования. М., 1997. С. 602.

23 Там же. С.600.

24 См., например, в “Древнерусской Тоске” Гребенщикова: "Хари Кришна бродит строем по Арбату и Тверской".

25 Белоусов А.Ф. Указ. соч. С.199.

26 По замечанию А.Ф.Белоусова, "отход от реальной действительности происходит и при использовании разного рода криптонимов, которые в той или иной степени лишают определенности и конкретности обозначенный таким образом провинциальный город. Безымянный, он представляет множество однородных объектов" (Белоусов А.Ф. Указ. соч. С.201).

27 Майк из группы “Зоопарк” (Майк: Право на рок). Тверь, 1996. С.152.

28 Обратим внимание, что в русской литературе XIX в. характерной чертой “провинциального текста” является иерархичность провинции (Казань – Оренбург - Белогорская крепость в “Капитанской дочке” или Тифлис – Грозная – крепости и аулы в “Хаджи-Мурате”). Такой иерархичности в ленинградской рок-поэзии мы не обнаружили.

29 При Сарданапале "Ассирийское царство было покорено вавилонянами в VIII в. до н.э.", он "славился своей изнеженностью и распутством, и, когда враги осадили Ниневию, он приказал соорудить огромный костер и предал себя сожжению вместе со своими сокровищами, женами и наложницами" (История древнего мира. М., 1997. С.151).

70