Без семьи

Заблуждения профессора Боулби. Проблема полноценного эмоционального, социального и сенсорного воздействия (иными словами, проблема количества и качества родительской любви) на подрастающее поколение многогранна. Одним из важных ее компонентов является исследование психического развития детей из приютов: все или почти все имеется у этих детей - нет только родных или приемных родителей.

В 1951 году вышла книга английского ученого Джозефа Боулби "Материнская забота и психические расстройства". В этой книге употреблялся в качестве медико-педагогического определения термин "отсутствие материнской заботы", получивший с легкой руки Боулби широкое распространение. Боулби более полувека занимался проблемой развития детей, живущих без полноценного контакта с матерью. Первые работы по этой теме относятся еще к 1914 году. Особенно интенсивно Боулби изучал развитие детей, живущих в детских домах и приютах. В своих выводах он нередко приходил к парадоксальным заключениям, но в большинстве случаев, когда он не отрывался от конкретного материала, эти выводы были обоснованными. Если суммировать данные многочисленных публикаций, принадлежащих Боулби, то их можно условно выразить следующим образом.

Для психического развития ребенка наиболее важен грудной возраст (от 6 до 12 месяцев).

Для правильного формирования характера на всю жизнь, для его гармоничного развития наибольшее значение имеет контакт с матерью: в конечном итоге мать никто заменить не может - ни самое хорошее детское учреждение, ни самая прекрасная мачеха.

В поведении ребенка, насильственно разлученного с матерью можно выделить следующие друг за другом фазы: фазу протеста, фазу отчаяния, фазу вынужденного примирения.

Дети, воспитывающиеся без матери, могут, по Боулби, расти жестокими, мстительными, лишенными любви к людям. Подобное мнение, высказанное Боулби в 1944 году в отношении уголовных преступников-рецидивистов, автор перенес на всех людей, выросших в детских приютах, на том основании, что те, кого он изучал, воспитывались именно там.

Кто читал работы Боулби, всегда задавал себе вопрос: ведь существует множество людей, выросших в детских приютах, детских домах, которые стали известными людьми и никогда не обнаруживали никаких преступных наклонностей, - как это объяснить с точки зрения концепции Боулби?

В конце жизни Боулби отошел от чрезмерно категорических односторонних и необоснованных утверждений. Он был вынужден признать, что наука не накопила еще достаточно убедительных данных, подтверждающих его точку зрения, что здравый смысл и объективная реальность отвергают многие его выводы.

Из всего того, о чем писал Боулби в течение более полувека, с бесспорностью можно признать только одно: для гармоничного развития характера ребенка необходима материнская забота, но какая забота, в чем она должна проявляться и т. д. - это все еще спорно нуждается в конкретизации. Пока ученые дискутируют о том, как надо правильно воспитывать детей, люди, не зная обо всех этих спорах, рожают сыновей и дочерей, воспитывают их, и у большинства детей нет никаких отклонений, хотя их родители работают, устают на работе, не всегда могут уделять своим детям достаточного внимания и т. д. Вроде бы парадокс. Но таких парадоксов в науке много. Идеи, продвигающие науку вперед, исходят, как правило, из явлений, понятных практическому уму людей, но временно еще не находящих своего четкого научного объяснения.

Путевка в жизнь или побег в пустоту? Недавно я посмотрел подряд два советских фильма, имеющих прямое отношение к тематике нашей книги: "Путевку в жизнь" (1931) и "Последний побег" (1985). Оба фильма известны, получили премии, в них играют отличные актеры, и в том и в другом фильме показывается колония для несовершеннолетних правонарушителей - только с интервалом более чем полвека.

"Путевка в жизнь" посвящена беспризорникам, которых было много в период гражданской войны и после нее. Это были обездоленные дети, потерявшие родителей; им нужно было как-то жить, и они бродяжничали, попрошайничали, воровали, искали легкую - в их понимании - жизнь. Страна собрала их в детские дома, обогрела, накормила, заставила учиться, приучила к труду. И в результате из этих прежде несчастных детей выросли здоровые, активные, социально полезные люди. Они были жертвой несовершенных социальных условий и общественных катаклизмов. Частично я знаком с этой проблемой по биографии моего отца, который в 11-летнем возрасте (это был 1919 год) сбежал из своей деревни, что находилась в тогдашней Рязанской губернии. Не сбежал бы - умер с голоду. Началась эпоха беспрерывного скитания по России: зимой мой отец и такие же, как он, отправлялись на юг (особенно в "хлебный город" Ташкент), летом возвращались в Центральную Россию. Беспризорников ловили, помещали в детские дома, кормили и одевали, приучали к труду и учебе. Так и мой отец, объездив всю страну, был в конце концов, определен в детский дом, там начал учиться, окончил рабфак, авиационный институт. Всегда он с благодарностью вспоминал людей, которые помогли ему стать на ноги.

Вместе с ним я смотрел фильм "Последний побег". Отец удивлялся и негодовал, узнавая из кинокартины, из-за чего попадали в колонию нынешние мальчишки и девчонки. Особенно было жаль главного героя: его мать вышла замуж, ей было непросто воспитывать своего своенравного сына, он совершил правонарушение и оказался в колонии. Мальчик бежит из колонии, но дома он никому не нужен: мать и отчим (каждый из них хороший вроде бы человек) заняты своими проблемами, и им не до мальчишки. Тот протестует против такого равнодушия к нему, ищет какого-то выхода и не находит. Помогает ему лишь старый чудаковатый учитель, работающий в колонии (его блестяще играет Михаил Ульянов), но и его возможности крайне ограниченны. Старик фактически одинок в своем желании как-то улучшить судьбу паренька. В этом отношении он - полная противоположность воспитателю из "Путевки в жизнь", роль которого исполняет Николай Баталов. Молодой, пышущий энергией и бодростью, находящий везде поддержку своим педагогическим поискам, олицетворение душевного и физического здоровья, герой Баталова может увлечь всех своих воспитанников, не только на одного мальчишку ему хватает сил и сердца.

Фильмы безвременно ушедшей из жизни Динары Асановой большей частью посвящены обитателям колоний для несовершеннолетних преступников и детских домов. В этих фильмах - боль, крик, жесткий анализ страшного явления, ставшего в наши дни повсеместным. Нет войн, все живут хорошо, а детей в детских домах все больше и больше. Много их было после революции, после Великой Отечественной войны, в конце 50-х же годов их оставались считанные единицы. И вдруг в середине 70-х годов их число стало расти с неумолимым ускорением, хотя, казалось, никаких социальных катаклизмов не было. Почему? Что за смещение в совести родителей возникло, почему люди стали так бессердечно относиться к подрастающему поколению, к собственным сыновьям и дочерям? Пусть каждый из вас, читатели, задумается над тем, как сделать так, чтобы это позорное явление прекратилось, чтобы родители не отдавали детей в детские дома, а воспитывали их сами и воспитывали хорошо.

Возвращаясь к проблеме развития характера у детей, живущих вне полноценного контакта с матерью, следует упомянуть еще одну работу: это сборник материалов Всемирной организации здравоохранения, опубликованный в 1962 году. В большинстве статей этого солидного сборника доказывается, что не всякая разлука с матерью приводит к серьезным характерологическим нарушениям у детей, что не все расстройства, которые бывают в более старшем возрасте у людей, воспитывавшихся без матерей, вызваны отсутствием матери и что вообще нет ни одного заболевания, о котором бы можно было с уверенностью сказать, что в его происхождении главную роль сыграло (в сочетании, конечно, с другими факторами) отсутствие матери. Нельзя указать на специфический тип личности, отличающий людей, живших в детстве без матери. В большинстве случаев патологические черты характера детей и взрослых нельзя связывать только с тем, что в грудном возрасте ребенок был хотя бы ненадолго лишен материнского тепла.

При живых родителях. 13 августа 1985 года газета "Советская культура" напечатала письмо одного москвича, который вместе с сотрудниками своего учреждения шефствует над детским домом. Вот отрывки из этого письма:

"...Многим, наверное, кажется, что времена сирот ушли в прошлое. Да, сейчас нет ни беспризорных, ни бездомных детей. Но есть еще ребятишки, которые растут без родителей. Как это ни прискорбно, но большую часть питомцев детского дома составляют дети, родители которых лишены родительских прав. Примерно десятая часть - "отказники", ребятишки, мамы которых оставили их в роддоме. И лишь единицы - сироты, у которых родители погибли от несчастного случая.

Да, государство тратит большие деньги на воспитание этих детей. У них светлые теплые комнаты, на каждую группу из двадцати человек по штату три воспитательницы и две няни. Шефы часто балуют детей игрушками. И все же, как не хватает им душевного, домашнего тепла! Как отстают они от тех ребят, что воспитываются в семьях! И когда смотришь на них, сжимается сердце оттого, что по вине родителей жизнь этих малышей начинается с трагедии".

Вот такое письмо. Такие письма могли бы написать тысячи людей, сталкивающихся с современными детскими домами.

Почти все эти дети испытывают действие по меньшей мере, двух неблагоприятных факторов: 1) отсутствие матери и вообще семьи; 2) патологической наследственной отягощенности. На многих детей влияет и третий фактор - патология беременности и родов, особенно если они родились от матерей-пьяниц. Такое сочетание неблагоприятных факторов может непоправимо искалечить жизнь маленького человека.

Эта проблема широко освещается в мировой медицинской и психологической печати, публикаций тут бесконечно много. И все они примерно однотипны - как по описанию причин, сделавших детей сиротами при живых-то родителях, так и по выводам в отношении психического развития подобных детей.

Писатель Альберт Лиханов неоднократно выступал со статьями, посвященными судьбе детей, находящихся в детских домах. 27 февраля 1985 года "Литературная газета" напечатала его очерк "Дети без родителей". "Аварии, катастрофы, землетрясения, ясное дело, неизбежны даже в самое мирное время, - констатирует писатель, - но, скажем откровенно, детей, оказавшихся сиротами в результате таких бед, - считанные доли процента. Горько говорить об этом, но без попечения родителей дети остаются по вине - или беде - самих родителей".

17 июля 1985 года "Известия" напечатали письмо учительницы школы-интерната из Челябинска Т. Курбатовой. Письмо называется "Трудные дети и их среда". Учительница вспоминает, что когда она пришла работать в интернат, ее предупреждали, что работать будет трудно. Теперь она поняла, что работать с детьми из интернатов - это совсем не то, что работать с детьми из обычных семей.

"...Какие разные судьбы! У кого мать умерла, кого бросила, кто расстался с нею на определенный срок.

- Знаете, откуда у меня шрам? Мамочка родная бросала меня под машину, - рассказывает одна, блестя сухими глазами. А другой вздыхает:

- Нет, у меня мать хорошая, но дура, пьет много.

Может быть, из всех судеб самые драматичные эти, когда родители на самом деле есть, но ребенок вот так и живет с ярлыком "отказного", никому не нужного.

Есть у нас в интернате девочка, которая ходит в модных, дорогих нарядах, брезгуя надевать "интернатскую дешевку". Да, у нее есть родители, обеспеченные папа и мама, готовые одеть свою дочь во что угодно, только бы она им не докучала, не мешала жить "для себя"...

Хорошо ли, что просто несчастные дети и те, у кого сформировались едва ли не преступные наклонности, оказываются в одной среде? Образуется такой концентрированный раствор неблагополучия, что трудно рассчитывать на перевоспитание", - заканчивает Т. Курбатова свое горестное письмо.

Дети из швейцарских приютов. В конце XIX века часто употреблялось слово госпитализм, которым обозначали различные особенности психического и физического развития, возникающие у детей, длительное время находящихся в приютах, больницах и т. д. Каких-либо специфических нарушений характера у этих детей не находили, а если какие-либо отклонения в поведении и были, то объяснялись они в первую очередь биологическими факторами, которые сочетались с воздействиями неблагоприятной социальной сферы и создавали сложную картину личностных особенностей. "Предиспозиция (т. е. предрасположенность) - не приговор", - считал выдающийся французский ученый Леон Мишо. Полностью соглашаясь с ним, можно добавить, что приговор произносит социальная среда, но только для того этот приговор будет относительно суров, у кого имеется соответствующая предиспозиция.

В 1966 году швейцарские психологи Мария Майерхофер и Вильгельм Келлер опубликовали результаты исследования психического развития детей из швейцарских приютов. Эти исследования проводились в рамках программы, разработанной в Цюрихском институте детской психогигиены.

Книга называется "Фрустрация в раннем детском возрасте". Слово "фрустрация" употребляется этими исследователями в том же смысле, в каком мы говорим о депривации. Попутно скажем, что термин фрустрация довольно часто используется в современной литературе, но в большинстве случаев в него вкладывается иное содержание. Если у человека что-то не получается и он из-за этого испытывает сильное чувство досады, разочарования, обиды, - значит, он находится в состоянии фрустрации, он фрустрирован.

Майерхофер и Келлер изучили развитие 457 детей в возрасте от семи до четырнадцати лет. Авторов интересовало, почему эти дети оказались в приюте, кто были их родители, как на развитии детей отражалось отсутствие родителей и т. д.

Что же выяснилось? Лишь в двух случаях причиной помещения ребенка в приют были болезни родителей, все остальные дети были либо незаконнорожденными, либо их матери вообще не хотели воспитывать своих детей. Важен не только сам факт, что эти дети родились в незарегистрированном браке или родители отказывались их воспитывать, а биологические и социальные корни этих явлений. Обнаружилось, что почти 50 родителей страдали тяжелым алкоголизмом, слабоумием, душевными болезнями, занимались проституцией, совершали преступления. Помимо этого, примерно половина всех детей родились от тяжелых беременностей и родов и попали в приют уже с психической патологией, причем часть детей были отданы в приют именно из-за того, что родители знали об этом и не хотели обременять себя воспитанием явно дефективного ребенка.

Подавляющее большинство родителей были малообразованными людьми, не имевшими какой-либо профессиональной квалификации.

Иными словами, социально и биологически полноценные родители не передавали своих детей в приюты. Надолго ли сохранится подобная тенденция и везде ли она существует? Не знаю. Но сейчас она имеется, и закрывать на это глаза нельзя. Нужно не забывать и то, что упоминаемые нами исследования проводили детские психиатры, а представителей этой профессии всегда обвиняли в гипердиагностике психических расстройств. Есть ли эта гипердиагностика в тех сообщениях, которые мы цитируем? И на этот вопрос мы не можем ответить односложно и определенно.

Таким образом, дети, обследованные Майерхофер и Келлером, резко отличались от приютских детей, которых описывали в конце XIX века и в первой половине XX века, когда в детские дома попадали дети, чьи родители погибали во время военных действий, умирали от эпидемий, либо вынуждены были отдать своих детей в приют из-за крайней бедности. Дети, изученные в современной Швейцарии, попали в детский приют в основном из-за того, что родились от неполноценных в психическом и социальном отношении родителей, у многих были выраженные признаки раннего органического поражения нервной системы. Поэтому как-то более или менее четко вычленить, что в развитии этих детей идет только от пребывания в приюте и отсутствия материнской любви, а что от биологических причин, авторам не удалось, как, впрочем, пока не удается никому из детских психиатров, кто специально занимается изучением данной проблемы.

Журнал "Трезвость и культура" (1986. -№ 2. -С. 20) привел следующие цифры. В детском доме Фрунзенского района Москвы насчитывается 173 воспитанника. У 130 из них родители лишены родительских прав (за что - журнал не уточняет, но ясно, что не за ангельское поведение), еще пять воспитанников оказались в детдоме из-за того, что матери отказались от ребенка еще в роддоме. Итого, из 173 воспитанников 135, а может, и больше - жертвы антисоциальности родителей. В Москве 12 детских домов, а в РСФСР - 565.

Далее журнал указывает, что 88 семей, не способных обеспечить нормальные условия для полноценного воспитания собственных детей, "поражены пьянством". В переводе на общедоступный русский язык это означает, что 88 таких семей состоят из отца-пьяницы или матери-пьяницы, либо оба родителя пьяницы. Нужно ли искать еще более кошмарные аргументы против пьянства? Но каждый раз, когда я вижу очередь в винно-водочный магазин, я понимаю, что такие аргументы нужно приводить повсеместно и неустанно. До тех пор, пока алкогольные напитки не будут вообще изъяты из торговли и из производства.

Почему я стараюсь не бывать в детских домах? Такая уж у психиатра профессия - постоянно сталкиваться с грязью жизни с ее изнанкой, с ее самыми отвратительными сторонами. Но сталкиваясь с кошмарами человеческих взаимоотношений, врач остается человеком, и у него болит сердце при виде людских несчастий, и он борется с ними и негодует, видя человеческую жестокость и злобу. Когда у человека есть возможность поменьше сталкиваться с судьбами людей, которые невозможно изменить и облегчить, он инстинктивно старается уйти в тень, поберечь себя, отвлечься. И психиатр тоже. Что толку видеть постоянно горе, если ты не можешь его ликвидировать или хотя бы чуть-чуть уменьшить? Что толку без необходимости мучить себя?

Врачам-психиатрам часто приходится посещать детские дома и колонии для несовершеннолетних преступников. Если есть возможность не бывать в них, я эту возможность никогда не упускаю. Может быть, я не прав. Может, меня за это можно корить и даже осуждать. Но факт есть факт: не могу я бывать в детских домах, не могу слышать: "Дяденька, возьми меня с собой, усынови", или: "Дяденька, поищи мою маму: она, видно, потеряла меня, ищет". Не могу видеть лица этих детей, брошенных своими свирепыми или безответственными родителями. Каждый раз, когда я возвращаюсь из детского дома, помногу дней не могу прийти в себя, помногу дней испытываю чувство вины перед этими несчастными детьми, покинутыми своими родителями.

Как и всякий человек, я что-то люблю, а что-то ненавижу. Казалось бы, психиатр не должен никого ненавидеть или презирать. Но не все так просто. Я, например, не скрываю, что ненавижу многих - и в первую очередь родителей ряда своих пациентов, ибо они уродуют души своих детей. Но еще больше я ненавижу тех родителей, которые бросили своих детей на произвол судьбы. Нет ни одной уважительной причины, по которой живые родители вправе передать здорового ребенка в детский дом. За один только факт передачи ребенка в детский дом без какой-то чрезвычайной причины родители заслуживают самого сурового осуждения и презрения.

Одна из моих читательниц - мать тяжело больного ребенка с грубейшими дефектами психики - прислала мне письмо, в котором корила за то, что я якобы призываю родителей отдавать своих неизлечимо больных детей в детские интернаты. И, наверное, такие обвинения могут быть и по адресу других детских психиатров.

Хочу сразу же заявить, что я никогда не призывал к этому. Мать есть мать, ребенок есть ребенок, он должен быть при матери. В каждом конкретном случае поведение родителей будет неодинаковым. В безвыходных ситуациях, когда больной ребенок губит жизнь своих родителей или своих сестер и братьев, психиатр иногда может посоветовать перевести ребенка в соответствующее учреждение системы здравоохранения или социального обеспечения. Но это исключение, а не правило. Сейчас же мы обсуждаем совсем иную проблему - когда из-за своего эгоизма, безответственности, жестокости родители отдают здорового ребенка в детский дом, отдают, чтобы самим полегче пожить, не иметь обязанностей перед ним, отдают ребенка, ничем не омрачившего их жизнь, кроме самого факта своего существования. Вот о чем идет речь, и это никогда не следует забывать.

В 1977 году я сдал в одно из издательств рукопись книги об изломанных детских судьбах. Редактор схватилась за голову, она едва не запричитала: "Разве можно вслух говорить о таких проблемах? Что подумают о нас иностранцы?" и пр. И все под предлогом, что "об этом вслух говорить нельзя".

Но к чему это привело - то, что "нельзя вслух"? Только к еще большей беде; раковая опухоль социального неблагополучия распространилась до такой степени, что о ней стали сообщать даже с трибуны XXVII съезда КПСС. И когда В. Астафьев в "Печальном детективе" привел несколько примеров страшного отношения матерей к своим детям (одна такая "мать" засовывает грудного ребенка в автоматическую камеру хранения на вокзале и убегает прочь), это не удивило читателей - газеты уже были переполнены повествованиями о подлости родителей, отдающих детей в интернаты, "чтобы дети не мешали жить".

"Не стелите мне простынку, - говорит один мальчик, мать которого - алкоголичку - лишили родительских прав. - Я ее испачкаю. Дома мы спали на полу". Это эпизод из очерка журналистки Л. Кислинской "Дом на шоссе жизни", опубликованного в "Советской России" в 1986 году. В том же году эстонские кинематографисты выпустили фильм "Игры для детей школьного возраста", в котором показывается жизнь одного из детдомов, изломанные судьбы его обитателей. Две трети детдомовцев даже не знают, кто их матери - тех просто нет, они бросили детей и скрылись. Зачатые от случайных сожителей, эти дети несут бремя своей ужасающей наследственности, усугубленной отвратительным социальным окружением, а иногда и отсутствием всяческого окружения (да, да, растут как Маугли). И это в конце XX столетия!

Нет, не могу я более говорить об этих детях: сердце обливается жалостью к ним, а душа переполняется презрением к их родителям.

Из-за этих детишек я в свое время едва не бросил заниматься детской психиатрией. Ведь я рос в самой что ни на есть благополучной семье, мои родители и по сей день являются для меня идеалом матери и отца. Я всегда ощущал их защиту, знал, что они никогда меня не предадут и не унизят. И хотя между нами бывали стычки или непонимание (между разными поколениями это естественно, было бы нелепо, если бы не было различий у людей разных эпох), но никогда тень недоверия не пролегала между нами. В голодные военные годы, пока отец был на фронте, мать все делала, чтобы сохранить детей, она отдавала дочери и сыну последний кусок хлеба, сама оставаясь голодной. Это был и есть вечный, всесильный, могучий материнский инстинкт, позволяющий сохранять преемственность и непрерывность человеческого вида. В любой опасности мать всегда думает в первую очередь о своем ребенке. Даже в годы оккупации, когда нацисты расстреливали мирных жителей, матери старались прикрыть собою ребенка.

Но вот я стал психиатром и впервые в жизни столкнулся совсем с иными родителями - подлыми, жестокими, ненавидящими своих детей, старающимися от них любой ценой отделаться. Это было для меня потрясение.

Что делать? Неужто всю жизнь общаться с такими родителями или с их дефективным потомством? Неужели ничего в этом мире нельзя переменить, если сейчас - спустя почти полвека после окончания войны - детских домов больше, чем в 1945 году, если сирот сейчас больше, чем после окончания самой страшной из войн, когда-либо бывших на территории нашей страны.

Эти родители - негодяи, подумал я, но ведь дети ни в чем не виноваты. Кто же им будет помогать, если все из-за презрения к их родителям откажут в помощи их детям?

И только жалость к этим детям удержала меня от желания бежать подальше от детской психиатрии.

Но всегда ли я смогу помочь этим детям? Всегда ли мы с вами, врачи, учителя, можем помочь им?

Но все равно мы должны биться до последнего, хотя многие приравнивают это к отоплению улицы. Пусть мы топим улицу. Но не всегда. И если мы сможем помочь хотя бы одному нынешнему детдомовцу, мы должны знать, что наш каторжный труд был не напрасен.

Все, о чем бьют тревогу публицисты и ученые, это большая, острая проблема, которую общество пока еще не знает, как радикально разрешить. Ясно одно: нужно делать все, чтобы помочь подобным детям.

Ну, а как помочь? Быстрее выявлять у них патологию, скорее начинать лечение, больше заниматься с такими детьми, больше уделять им внимания и т. д. Но первое, что надо сделать, это проинформировать педагогов о существе данной проблемы.

Личность формируется с рождения. В 1971 году доктор Майерхофер выпустила книгу "Раннее воспитание личности. Психогигиена в детском возрасте". Книга вызвала громкий общественный резонанс: педагоги, родители, студенты и тысячи других людей, интересующихся ранним возрастом, откликнулись на эту монографию. Она привлекала внимание своей активной направленностью, отчетливым пониманием того, что во главе угла всего лечебного и воспитательного процесса должна стоять любящая своего ребенка мать, обученная врачами и педагогами, что для улучшения воспитания подрастающего поколения государство обязано отпускать значительно больше средств. Не будет полноценных детей (а без полноценных родителей они невозможны) - любое государство рухнет.

Автор постоянно пропагандирует мысль, что воспитание ребенка - это процесс в высшей степени активный, что если родители и воспитатели не будут сознательно и решительно формировать в ребенке нужные для адекватной социальной адаптации свойства характера, то, став взрослым, он может быть обречен на одиночество, непонимание, несчастливую жизнь.

В 1981 году книга Майерхофер вышла уже четвертым изданием. Автор отмечает, что в наши дни дети рождаются чаще всего либо от слишком молодых, неопытных матерей, либо от женщин, давно перешагнувших 30-летний рубеж, занятых на производстве, в науке и общественной деятельности и поэтому далеко не всегда правильно относящихся к своим детям. Нередко между рождением детей имеет место значительный разрыв во времени, а это тоже накладывает отпечаток на отношение старших к маленькому ребенку. Майерхофер предупреждает о необходимости предотвращать ревность старших детей к младшим, а это достигается лишь разумным и теплым отношением ко всем детям.

Развитие навыков у ребенка возможно лишь при активном стремлении родителей выработать у него определенные стандарты реагирования и поведения. Нередко у ребенка возникают неправильные, даже болезненные реакции на поведение матери. Майрхофер предлагает брать на учет всех новорожденных с той или иной - пусть мало заметной - психоневрологической патологией и детей с повышенным риском в этом отношении. Сам по себе процесс надобного учета должен носить активный характер. Осуществлять помощь подобным детям должны психоневрологи, педагоги и родители, работающие в тесном контакте друг с другом. Автор многократно подчеркивает необходимость просветительной работы с родителями, ибо в противном случае они не смогут быть разумными помощниками медиков и педагогов. Будут любящие (но разумно) своих детей родители - будут хорошие дети. С этим выводом Майерхофер не может не согласиться любой педагог или медик.

То, о чем пишут Майерхофер и другие исследователи, давно уже отмечали литераторы. В частности, французский писатель Гектор Мало (1830-1907) написал 65 романов, посвященных большей частью подросткам. Героем многих его произведений является мальчик по имени Реми - о нем идет речь в романах "Без семьи", "В семье" и в других. Реми пришлось перенести много несчастий, но он сохранил в душе доброту и душевную отзывчивость. Это бывает далеко не всегда - нередко дети, оставшиеся без матери, становятся сухими и недоброжелательными. Конечно, в жизни возможны любые случаи, реальная жизнь - это бесконечное число комбинаций самых разнообразных судеб. Крайности не так уж часты. Но врачам приходится иметь дело главным образом с крайностями, карикатурами, уродливыми сочетаниями и заострениями естественных человеческих свойств - и об этой возможности постоянно приходится предупреждать читателей.