2.1 Определение этапов и форм конструктивного взаимодействия властных и бизнес-структур

Взаимодействие бизнеса и власти отражающее интересы общества, является важнейшим фактором устойчивого развития страны. Современный этап социально-экономического развития России характеризуется недостаточной эффективностью системы связей бизнеса с власть, которая пока не позволяет эффективно реализовывать свои функции субъектам взаимодействия и негативно сказывается на решении экономических проблем общества.

Под бизнесом, как субъектом взаимодействия с властью, понимается совокупность предпринимательских структур (от индивидуальных предпринимателей до общенациональных интегрированных бизнес-групп), ведущих хозяйственную деятельность на рынке в целях извлечения «частных» коммерческих выгод. Не зависимо от того, рассматривается бизнес с позиции структуры или с позиции деятельности основной его целью является получение прибыли.

Рассмотрим сущность российского бизнеса, как наиболее динамичной и эффективной силы, призванной стать одной из важнейших движущих сил качественных преобразований в экономике, через выполняемые им функции. Основываясь на анализе научной литературы и экономической практики, представим обобщенный взгляд на функции современного российского бизнеса:

• экономическая – развитие любого общества возможно только при ведении им хозяйственной деятельности;

• инновационная – бизнес обеспечивает внедрение в практику новейших достижений в области науки и технологии.

• политическая – бизнес, особенно крупный, оказывает значительное влияние на принятие политических решений и оказывается важнейшим фактором развития гражданского общества.

• лидерская – в определенном смысле деловой мир является лидером в современном российском обществе, так как состояние бизнеса определяет состояние общества.

• социальная – бизнес выступает связующим звеном, обеспечивающим интеграцию общества, развитие социального партнерства.

• этическая (нравственная) – этика деловой активности выступает своеобразным ориентиром нравственной культуры других сфер общественной жизни.

Другим субъектом исследуемых отношений является власть. Под властью, в нашем исследовании, понимается структура, наделенная, во-первых, публичными функциями, что с экономической точки зрения означает выполнение обязанностей гаранта «правил игры» и производителя общественных благ; во-вторых, правом на принятие обязательных для других субъектов хозяйствования решений и легальными полномочиями по контролю за их исполнением.

Власть является регулирующим и координирующим органом, определяющим стратегические ориентиры в социальном и экономическом развитии; создающим базовые условия для бизнеса и повышения эффективности экономики; разрабатывающим и внедряющим проекты государственной важности и национального масштаба.

Рассмотрим сущность феномена власти и государства в контексте их взаимодействия с бизнесом в той же логике, то есть через функции.

А. Бунич [13] выделяет 8 функций государства в экономике:

Первая функция – дирижистская. В данном случае проводится прямая аналогию с оркестром, где музыканты играют, а дирижёр задает темп и синхронизирует их действия. На первый взгляд, роль дирижера сводится к малопонятному размахиванию палочкой. Однако уберите его – и музыка тотчас превратится в какофонию.

Вторая функция связана со способностью государства служить локомотивом для инвестиций. Таковую способность обосновал Дж. Кейнс – самый выдающийся экономист XX века. Эти идеи легли в основу «Нового курса» американского президента Ф. Рузвельта. Кейнсианство около семидесяти лет являлось базовым трендом западной экономической теории. Однако в России были, оно не было востребовано. В фаворе были теории гораздо менее значительного Милтона Фридмана, отца-основателя монетаризма.

А между тем идея мультипликатора Дж. Кейнса может оказаться весьма полезной для российской экономики. Суть этой идеи заключается в том, что государство изыскивает некую большую сумму и вкладывает ее в экономику. На эти деньги строятся некие объекты, предприятия, нанимаются работники, которым платят зарплату. У работников появляются деньги, следовательно, увеличивается спрос на товары народного потребления. В результате получают импульс к развитию соответствующие отрасли. Но в этих отраслях тоже есть работники, которые в свою очередь получают зарплату и также увеличивают спрос. Таким образом, закручивается огромная бизнес-цепочка, которая «разгоняет» экономику. Причем первичный импульс задается именно государством, являющимся в этом случае локомотивом инвестиций.

Подвид второй функции – государство как гарант инвестиций. Государство должно вкладывать средства в экономику страны, чтобы убедить остальных, что вложения в российскую экономику являются надежным предприятием. Тогда капиталы будет вносить и российский и зарубежный бизнес.

Вторая функция также включает в себя создание базы для крупных проектов. Например, строительство делового центра «Москва-Сити» было бы неосуществимо лишь силами частного бизнеса. В режиме самоорганизации оно бы затянулось на десятки лет. В таких случаях, как реализация мега-проектов, рассчитанных на много лет, требуются определённые усилия со стороны государства по созданию инвестиционной привлекательности. Но эти усилия чаще всего оказываются оправданы, так как прибыль, в конечном счете, окупает затраты.

Третья функция – государство как катализатор экономических процессов. Если необратимо стагнирует какое-то предприятие, почему бы не завершить его деятельность досрочно, пустив освободившиеся денежные и человеческие ресурсы на другое, перспективное с экономической точки зрения дело? Если понятно, что этот промышленный район не имеет перспективы, надо продумать меры, чтобы расчистить там площадку, на которую придут инвесторы и построят жилой квартал.

Современная экономика – это в первую очередь экономика времени. Успех в глобальной конкуренции зависит от того, как быстро вы реагируете на изменившуюся ситуацию. Надо понимать, что частный бизнес никогда не возьмет на себя функцию экономии времени, потому что он в принципе мыслит в других категориях.

Четвертая функция государства – социальная. Никто кроме государства не в состоянии осуществлять социальные проекты, обеспечивать перераспределение средств в экономике страны в интересах социально незащищенных. Очевидно, что частный бизнес не может этого обеспечить в полной мере даже при высоком уровне социальной ответственности.

Пятая функция – антимонопольная. В России она выражена очень слабо, в то время как в той же Америке соответствующие ведомства обладают огромными возможностями. Они способны, если нужно, даже расчленить «Майкрософт». Ясно, что в нашей стране с ее монополистической структурой рынков антимонопольные ведомства должны обладать серьезными полномочиями.

Шестая функция – планирование и прогнозирование. Никто, кроме государства, ее выполнить не может. У частного бизнеса, даже у крупной финансовой группы, совсем другие приоритеты. Только государство способно содержать соответствующие службы, заказывать научные исследования, принимать стратегические решения на 5-10 лет вперед.

Всегда останется за государством и реализация национальных проектов на основе программно-целевого метода управления, когда существует четкая задача, под которую вырабатывается соответствующая программа. У государства всегда будут возникать текущие и стратегические задачи. Они могут заключаться в решении проблемы занятости или, как у Рузвельта, в проведении общественных работ, в развитии конкретного региона или территории (программа развития долины реки Теннеси) – в любом случае их решение силами только частного бизнеса невозможно.

Седьмая функция – стимулирование научно-технического прогресса, создание инновационной системы, которая позволила бы России быть конкурентоспособной в наукоемких, высокоприбыльных отраслях.

Восьмая функция заключается в создании устойчивой кредитно-финансовой системы. Сколько бы частный бизнес ни развивался, он не может обеспечить всех необходимых инвестиций. Поддержание национальной валюты тоже не входит в его задачи. Этим способно заниматься только государство.

Гарантия экономических и социальных прав населения, охрана окружающей среды, устранение региональных диспропорций, дифференциация ставки налогов и др. являются прерогативами государства и власти.

Анализ функций бизнеса и власти приводит к выводу о их невыполнимости при отсутствии взаимно выгодных связей и взаимной зависимости между бизнесом и властью. Взаимодействия между бизнесом и государством обусловлено как невозможностью выполнения своих социально-экономических функций со стороны государства без бизнеса, так и невозможностью эффективного развития бизнеса без поддержки государства.

Таким образом, функции бизнеса являются более локальными и реализуются на уровне внутрикорпоративном и территории пребывания, а функции власти – более глобальными и реализуются на государственном, национальном уровне. Вместе с тем, реализация своих функций обоими субъектами и эффективное взаимодействие между ними, в конечном счете, ведут к стабильному развитию общества и повышению благосостояния населения.

В разные исторические периоды взаимодействие бизнеса и власти в Российской Федерации складывалось по-разному, имело разные цели и разное содержание.

В.Ф. Уколов и Д.А. Розенков [112] выделяют следующие этапы эволюции экономического взаимодействия бизнеса и государства в постсоветской России.

1. 1990-1991 годы – период сближения, конструктивного, созидательного взаимодействия, создания экономических и нормативно – правовых основ становления взаимоотношений бизнеса и государства, налаживания системы связей с новым институтом рыночной экономики;

2. 1992-1994 годы – период реализации стратегии сдерживания бизнеса, посредством жесткой налоговой, кредитной, финансовой политики, введения лицензий, квот, и иных ограничений, в силу активного перетока государственных ресурсов в сферу бизнеса и потери управляемости ими, неадекватной реакции населения на расслоение общества, роста инфляции и всевозможных нарушений в данном секторе экономики, подрывающих национальную безопасность государства;

3. 1994-1997 годы – период ослабления стратегии сдерживания и быстрого перерастания ее в состояние "сращивания бизнеса и власти", через реализацию политики государства в части привлечения ведущих представителей элиты российского бизнеса на командные посты во властные структуры;

4. 1997-1999 годы – период восстановления дистанции между бизнесом и государством, обусловленный утечкой капиталов из сферы бизнеса за рубеж, сосредоточением огромной части финансовых ресурсов у группы олигархов и их попытками усиления своего политического влияния на судьбу государства;

5. 1999-2001 годы – период формирования цивилизованных форм сближения бизнеса и государства, на базе возрождения духовности, культуры, осознания того, что государство не может обойтись без бизнеса, и бизнес в условиях развития регулируемых рыночных отношений не может эффективно функционировать без государства.

6. Начало ХХI века можно охарактеризовать как период развития взаимоотношений бизнеса и государства, формирования корпоративной социальной ответственности, создание экономически обоснованной социально-ориентированной налоговой политики, совершенствования форм социальных инвестиций бизнеса в развитие общества, становления корпоративного гражданства.

Таким образом, развитие взаимоотношений между бизнесом и государством является отражением усложнения экономических отношений в обществе. Аналогично эволюционировали и формы взаимодействия государства и бизнеса в российской экономике.

В условиях особой институциональной среды, когда взаимоотношения государства и бизнеса строятся на основе неявного, асимметричного, избирательного перераспределительного контракта, бизнес может руководствоваться несколькими стратегиями взаимодействия с государством. В 90-х годах у российских компаний преобладали две стратегии:

1. Отдаление от государства – выражалась в неуплате налогов и перемещении активности в теневой сектор экономики.

2. Взаимодействие с государством – проявляла себя в захвате государства, присвоении трансформационной ренты.

На начальном этапе реформ, в условиях слабого государства, обе стратегии приобретали неформальный характер. В ХХI веке эти стратегии приобрели более публичный и формальный характер. Отдаление от государства выражается в легальной интернационализации бизнеса (включая продажу пакетов акций иностранным инвесторам, прямые российские инвестиции за рубежом и т.д.). Перспективными формами отдаления крупного бизнеса от государства являются вывоз капитала и создание транснациональных компаний. Взаимодействие с государством более эффективно в тех случаях, когда бизнес в состоянии перейти от традиционного индивидуального лоббирования собственных интересов к осознанным коллективным действиям, направленным на обеспечение условий для устойчивого экономического развития в своих секторах, отраслях и регионах.

К более слабым формам отдаления бизнеса от государства можно отнести также создание интегрированных бизнес-групп, основанных на сетевых взаимоотношениях. Эти группы включают банки, пенсионные, страховые фонды. Они дистанцируют себя от государства, создавая собственные внутренние гарантии прав собственности, организуя замкнутые финансовые потоки и тем самым изолируясь от прочей слабо управляемой внешней среды. Например, какой-либо банк выпускает векселя с целью привлечения внешних финансовых ресурсов для инвестиционных кредитов. Эти векселя приобретает страховая компания, которая принимает страховые взносы предприятий, получающих кредиты в данном банке. Иными словами, средства, направляемые на обязательное страхование, возвращаются клиентам в виде кредитов. Благодаря интеграции возникает замкнутая корпоративная сеть, внутри которой происходит управление финансовыми ресурсами и создаются надежные гарантии прав собственности. Происходит формирование государства в государстве с внутренними правилами игры.

К формам интеграции бизнеса и государства можно также отнести частно-государственное партнерство. Можно согласиться с мнением В.Мау, что в ситуации распределения заказов и финансирования государство будет само назначать победителей, а это чревато коррупцией. [66]

Негативными формами взаимодействия бизнеса с государством в настоящих условиях являются: выработка совместных ренто-ориентированных стратегий, лоббизм, проникновение в законодательные органы власти, личная уния, система участий и формирование корпоративных сетей. Более желательной, но пока еще слабо реализуемой формой взаимодействия, является корпоративный диалог.

Малый и средний бизнес более склонен использовать именно стратегию дистанцирования, действуя по принципу «заплатил и свободен», в то время как крупный бизнес нацелен на перманентное активное сотрудничество с государством: «плачу и заказываю». Это легко объясняется в рамках теории коллективных действий М. Олсона. Малому и среднему бизнесу чрезвычайно трудно консолидироваться, чтобы вести диалог с властью. Затраты такого взаимодействия существенно превышают выигрыши, которые распределяются на большое количество участников, в том числе «безбилетников». Крупному бизнесу такая консолидация просто не нужна, потому что интересы его представителей противоположны, и большую отдачу можно получить от частного, а не коллективного взаимодействия с органами власти. Как возможности, так и выгоды от создания преференциального режима для крупного бизнеса существенно выше, чем для малого и среднего.

Крайней, агрессивной стратегией взаимодействия бизнеса и государства является захват бизнесом государства или противоположный ему захват государством бизнеса. В российской экономике можно обнаружить своеобразные циклы, когда наступление крупного бизнеса на государство сменяется контрнаступлением государства на бизнес. Ярким примером тому являются дела В. Гусинского, Б. Березовского, и, конечно же, процесс над М. Ходорковским и П. Лебедевым, приведший к более печальным последствиям. В каждом из этих случаев государство нещадно пресекло претензии крупного бизнеса на власть, сработав, подобно отпущенной сжатой пружине. [10]

Наступление государства на бизнес стало ответной реакцией на давление со стороны крупного бизнеса. В последние годы государство пытается прибрать к рукам привлекательные активы и усилить административный контроль.

Периодом активного наступления государственного капитала в экономике стал 2005 г. Прежде всего, Газпром, доля государственного участия в котором была доведена до 50% плюс 1 акция, начал усиленную капитализацию собственных активов, привлекая для покупаемой собственности не только собственные источники, но и внешние займы под гарантией государства. Создалась парадоксальная ситуация, когда Запад фактически стал финансировать российскую национализацию. Действительно, большая часть иностранных инвестиций, полученных частным нефинансовым сектором в 2005 году (а именно, 28 млрд. дол. из 39 млрд. дол., или 70%), была ввезена компаниями, находящимися под контролем государства («Газпром», «Роснефть», «Совкомфлот», РЖД, «Транснефть» и «АЛРОСА»). [99]

Аналогичную экспансию на банковском рынке проводил Внешторгбанк, который с 2003 года перешел под контроль государства. Путем присоединения «Гута-банка» был образован «ВТБ-24», предназначенный для обслуживания физических лиц и предприятий малого бизнеса. Потом Внешторгбанк приобрел 75% крупнейшего санкт-петербургского банка – «Промстройбанк», подписал соглашение с Банком России о покупке акций российских банков за границей. Наконец им был приобретен контрольный пакет акций АО «Пермские моторы». В настоящее время самые крупные акционерные банки страны, Сбербанк, Внешторгбанк, «Внешэкономбанк – Российский банк развития – Росэксим», контролируются государством. Газпромбанк, принадлежащий «Газпрому», косвенно также находится под влиянием государства.

По мнению Я. Паппэ и Я. Галухиной [78], авторов обзора российского крупного бизнеса, причины «национализации» перечисленных предприятий можно разделить на три группы:

1) обеспечение доминирования государства в традиционных стратегических отраслях: газовой, атомной, авиационной и оборонной;

2) государственная поддержка компаний и предприятий, находящихся в актуальном или потенциальном кризисе («Гута-банк», «АвтоВАЗ», «Силовые машины»);

3) ситуативные причины («Юганскнефтехим», «Сибнефть», ПСБ).

Согласно исследованию А. Радыгина и Г. Мальгинова [89], можно рассматривать четыре мотива экспансии государства в экономике:

1. Мотив управления и эффективности, однако он не подтверждается на практике.

2. Мотив глобальной конкуренции и национальной безопасности, однако последнее требует четкого определения стратегических сфер экономики, где прямое участие государства необходимо.

3. Мотив национализации природной ренты, однако требует доказательства, что для этого необходима национализация рентопроизводящих отраслей и отсутствуют другие эффективные способы ее изъятия.

4. Мотив укрепления персонального влияния и получение частной ренты. Целью этой ренты является ее последующая конвертация в собственность и изменение ключевых фигур в российском крупном бизнесе.

Процессы передела собственности в российской экономике вписываются в некий политико-деловой цикл, в котором этапы приватизации и деприватизации чередуются друг с другом. Сосредоточение активов в государственной собственности эффективно для власти с точки зрения управления крупным бизнесом. Лакомый кусок нераспределенных государственных активов служит хорошей наживкой для крупного бизнеса, претендующего на дальнейший раздел или передел рынков и повышение степени своего влияния. Так формируется неподдельный интерес крупного бизнеса к власти вообще и отдельным лицам, принимающим решения, в частности. В то же время в долгосрочном периоде такое манипулирование ненадежно с точки зрения конкретного представителя власти. Любой политик прекрасно понимает недолговечность своего привилегированного положения и действует в рамках отпущенного ему горизонта планирования. Поэтому он периодически проявляет заинтересованность к приватизации государственных компаний при своем явном или неявном участии в доприватизационном торге. Такого рода деятельность существенно усиливается в преддверии окончания сроков полномочий представителей власти. Происходит своего рода «откат» власти в собственность, который является обратной стороной процессов ротации бизнеса и политики.

Наступление государства в экономике в последние годы происходит также посредством усиления федерального уровня власти и Президента. Ярким проявлением таких процессов стало сначала учреждение института Полномочных представителей Президента в объединенных округах, который на субфедеральном уровне стал выше губернаторской власти, заняв промежуточное положение между федеральной и субфедеральной властью. В 2005 году логичным тому продолжением стало введение практики назначения Президентом РФ и самих губернаторов. Другой формой усиления федерального уровня является концентрация финансовых ресурсов бюджетной системы на федеральном уровне. Согласно Налоговому кодексу, введенному в действие в 2003 г., к местным налогам и сборам относились 5 самых низкопроизводительных из 28 налогов, с начала 2005 г. два из них – налог на рекламу и налог на наследование или дарение – и вовсе были отменены. Обнаруживается грандиозное несоответствие между расходными и доходными полномочиями ветвей власти. Ответственность спущена на места, а ресурсы концентрируются на верхнем уровне бюджетной системы. Это позволяет государству поддерживать перераспределительную систему, создавать ситуацию неблагонадежности большинства регионов, которые вынуждены жить за счет дотаций, распределяемых сверху, играя роль постоянных просителей, а также манипулировать уровнем поддержки в зависимости от их лояльности по отношению к Центру.

Захват государством бизнеса в неявной форме проявляет себя и в виде захвата Москвой региональных ресурсов. В немалой степени этому способствует назначение на ключевые посты в региональных администрациях представителей Москвы и реже Санкт-Петербурга. Другой мерой, способствующей концентрации ресурсов в Центре, является присоединение России к некоторым международным соглашениям. В попытке выжить в новых условиях мелкие и средние банки спешным образом проводят процедуры слияния и поглощения, стараются развить филиальную сеть, открыть дополнительные офисы. Потребность в такого рода действиях обусловлена не экономической целесообразностью, а элементарным желанием преодолеть новый административный барьер, установленный государством.

Еще одним способом концентрации ресурсов в руках Центра является скупка активов устойчивых региональных предприятий. Некоторые республики, например, Башкортостан и Татарстан, проводят умелую политику противодействия экспансии Центра. В целях сохранения региональных предприятий, они оставляют их контрольные пакеты в собственности субфедеральных органов, тем самым, усиливая региональный уровень власти.

Таким образом, несмотря на тенденцию к либерализации экономики и уменьшению роли государства в развитых странах, в России взаимоотношения с государством, устанавливающим «правила игры» в экономике и контролирующим их исполнение, объективно остаются одним из важных элементов бизнес-стратегии практически для любой крупной и средней компании. Формы и механизмы взаимодействия с государством оказывают существенное влияние на поведение фирм и стимулы, которыми руководствуются их собственники. В этой связи, анализ стратегий и соответствующих им моделей взаимодействия бизнеса и власти в российской экономике в 1990-2000-е гг. весьма важен для управления процессами модернизации как на уровне отдельной компании, так и на уровне экономики в целом.

Ключевая особенность взаимоотношений между государством и бизнесом в посткоммунистической России в сравнении с другими странами с переходной экономикой долгое время заключалась в слабости государства. Эта слабость была объективно обусловлена предшествующим развитием. В 1980-е гг. в России в отличие, например, от Китая уже отсутствовала дееспособная старая элита. Период «застоя» привел к глубокому кризису идеологии и к деморализации советской элиты, среди представителей которой частные и групповые интересы стали, безусловно, преобладать над общественными. Следствием этого явилось стремление основных элитных групп к устранению тех барьеров и механизмов, которые еще как-то сдерживали реализацию частных и групповых интересов. В целом в рамках старой элиты сложились мощные стимулы к разрушению государственных институтов. И при этом, в отличие от Восточной Европы, в стране не было контрэлиты, способной противостоять данной тенденции и обеспечить сохранение государственных институтов для защиты интересов общества.

Последовавший за этим стремительный распад административной системы создал массу возможностей для ведения бизнеса – за счет использования бывшей государственной собственности, а также игры на тех структурных диспропорциях, которые были характерны для плановой экономики. В силу слишком долгого существования режима и центрального положения СССР в рамках социалистического лагеря эти диспропорции объективно оказались здесь намного глубже, чем в других переходных экономиках, и породили существенно больший объем трансформационной ренты. При этом ослабленные и полуразрушенные государственные институты не могли сколько-нибудь эффективно препятствовать попыткам захвата и «приватизации» этой ренты со стороны различных частных «групп интересов».

Вместе с тем при общей деградации государственных институтов в начале 1990-x гг. федеральный центр в гораздо большей степени, чем региональные власти, мог влиять на распределение трансформационной ренты. Это, в частности, происходило через политику приватизации, кредитно-финансовую политику (кредиты центрального банка, льготные отраслевые кредиты, казначейские обязательства, обслуживание счетов бюджета в коммерческих банках, преимущественный доступ к валютным операциям и к покупке государственных ценных бумаг), внешнеэкономическую политику (выделение экспортных квот, предоставление льгот по уплате импортных тарифов) и т. д. Решения по всем этим вопросам принимались федеральными органами. На этом фоне региональные власти (даже в крупных городах, где земля и недвижимость представляли немалую ценность) обладали существенно меньшим ресурсом ренты.

Этими различиями в доступе к ренте и в возможностях влияния на ее распределение были обусловлены весьма разные модели отношения бизнеса к власти, сложившиеся в начале и середине 1990-х гг. на федеральном уровне и в регионах. По нашему мнению, их можно обозначить как «власть государства» и «независимый бизнес».

Модель «власти государства» в тот период в большей степени была характерна для федерального уровня. Здесь наблюдалась острая конкуренция за влияние на центры принятия решений и за лоббирование конкретных решений в интересах тех или иных конкретных бизнес-групп. Число таких центров объективно было ограничено (Госкомимущество, Центральный банк, Министерство финансов, Министерство внешнеэкономических связей, Администрация Президента и некоторые другие структуры). Их решения могли обеспечить конкретной компании миллионы и десятки миллионов долларов дополнительной прибыли (одновременно нанося ущерб бюджету в десятки и сотни миллионов долларов). И в результате эффективность бизнеса в целом ряде секторов – финансы и банки, экспортные операции, тяжелая промышленность – в большой степени зависела от решений федеральных органов власти.

Сочетание названных факторов создавало мощнейшие стимулы для коррупции. Однако при этом глубокая деградация госаппарата не только делала возможным принятие коррупционных решений, но и не давала гарантий их неизменности. В любой момент конкурирующая бизнес-группа через подконтрольных ей чиновников или политиков могла пролоббировать иное решение. Эта ситуация еще более обостряла конкурентную борьбу, которая могла доходить до криминальных разборок или до публичной «войны компроматов» в СМИ.

На региональном уровне конкуренция также имела место. Однако в силу отсутствия значимых ресурсов ренты у региональных властей эта конкуренция носила существенно более «рыночный» характер и была связана с захватом ниш на региональных и местных рынках. В этой конкуренции гораздо большее значение имели не связи с местными органами власти, а способность предложить новые товары и услуги по приемлемым для потребителя ценам. Не случайно в такой конкурентной борьбе не выжили бывшие структуры Госснаба и Минторга, которые в начале 1990-х гг. однозначно пользовались расположением местных властей. Соответственно, в регионах частный бизнес мог без больших потерь для себя отдаляться от власти. Именно поэтому мы условно обозначили данную модель как «независимый бизнес».

Очевидно, что как и в случае с конкуренцией за доступ к ренте на федеральном уровне, данная ситуация также была характерна для определенных секторов экономики и прежде всего малого и среднего бизнеса, ориентированного на конечные потребительские рынки. В этой связи можно отметить бурный рост числа малых предприятий в начале 1990-х гг. Вместе с тем рост числа малых и средних предприятий наблюдался преимущественно в торговле и в сфере услуг, развитие малых производственных предприятий в этот период существенно сдерживалось высокой инфляцией и общей экономико-политической нестабильностью.

Сферы применения различных стратегий взаимодействия бизнеса с государством в 1990-е гг. представлены в таблице 9.

Таблица 9 – Сферы применения стратегий взаимодействия бизнеса и государства

Как видно из таблицы 9, каждая из двух доминирующих стратегий взаимоотношений бизнеса с государством была характерна для определенной группы отраслей. Однако, по нашему мнению, помимо отраслевой специфики на выбор стратегий взаимодействия с властью существенно влиял предшествующий опыт (таблица. 10).

Таблица 10 – Связь между наличием стартового капитала и стратегиями взаимодействия с властью

При прочих равных условиях преимущество в контактах с властью получали те, кто уже в конце 1980-х гг. обладал определенным стартовым капиталом – будь то финансовые ресурсы, накопленные ранее, или личные связи в обновленном госаппарате. Предприниматели, не имевшие такого стартового капитала в первые годы реформ, в известном смысле оказывались оттеснены от «бюджетного пирога» и были вынуждены ориентироваться на стратегию отдаления от государства и соответствующую ей модель «независимого бизнеса».

Стратегия «независимого бизнеса» однако оказывалась относительно успешной лишь тогда, когда регион изначально обладал определенными условиями для развития бизнеса – в виде транспортной, торговой и телекоммуникационной инфраструктуры, человеческого капитала и т.д. Названные черты преимущественно были характерны для крупных городов-миллионников. В остальных случаях предпринимательская активность оказывалась неспособной преодолеть общие депрессивные тенденции. Исключение могли составлять лишь главные ресурсодобывающие регионы, в которых отсутствие благоприятных стартовых условий для развития бизнеса отчасти компенсировалось более высоким платежеспособным спросом.

Таким образом, на фоне общей слабости государства, характерной для России 1990-х гг., можно было говорить о двух стратегиях развития бизнеса и двух моделях взаимодействия государства и бизнеса (таблица10). Каждая из этих стратегий и моделей опиралась на определенные ресурсы – рентные или инфраструктурные, доступные на федеральном или региональном уровнях. Однако в тех регионах, где подобные ресурсы отсутствовали, ни одна из выделенных стратегий не могла дать значимых результатов.

Следует отметить, что описанные стратегии и связанные с ними модели взаимоотношений бизнеса и власти достаточно условны. На практике они почти никогда не реализовывались в чистом виде, скорее, возникали их различные комбинации.

Результаты модели «власть государства» в целом известны и уже достаточно хорошо изучены. С одной стороны, постоянная борьба за источники ренты между ведущими бизнес-группами и связанными с ними группировками в госаппарате вела к систематическому расшатыванию равновесия на федеральном уровне и, в конечном счете, породила острейший бюджетный кризис, кульминацией которого стали резкая девальвация рубля и дефолт по ГКО в августе 1998 г. С другой стороны, ряд исследователей отмечает, что во многом благодаря этой модели в короткие сроки стало возможным формирование на национальном уровне крупных интегрированных бизнес-групп, способных реально конкурировать на глобальном рынке.

Альтернативная модель «независимого бизнеса» существенно менее изучена, поэтому рассмотрим ее более подробно.

На первый взгляд, стратегия «отдаления от государства» должна была быть более эффективной с общественной точки зрения. В начале и середине 1990-х гг. одним из ее ярких проявлений стал так называемый челночный бизнес, сыгравший значимую роль в адаптации широких слоев населения к новым экономическим условиям. На данную стратегию также опиралось большинство ныне существующих средних компаний, действующих в торговле и сфере услуг.

Однако парадокс этой стратегии и связанной с ней модели «независимого бизнеса» заключался в том, что в условиях недееспособности государственных институтов подобные мелкие и средние компании сталкивались со значимыми ограничениями для развития бизнеса, которые были обусловлены двумя главными факторами:

• растущим налоговым прессом при отсутствии работающей налоговой администрации;

• необходимостью защиты собственности и контрактов в отсутствие работающей судебной и правоохранительной систем.

В советской экономике потребности в реальной налоговой системе не было, поскольку государственные предприятия при необходимости дотировались из бюджета и одновременно в бюджет изымались неизрасходованные ими финансовые ресурсы. Эта ситуация стала меняться с конца 1980-х гг. по мере расширения самостоятельности госпредприятий и появления нового частного бизнеса в лице кооперативов, совместных предприятий (СП) и т.д. Новые частные фирмы, как правило, подпадавшие под статус малых предприятий, в этот период имели существенные льготы по уплате налогов. В результате ухода от налогов практически не было – директора госпредприятий считали необходимым расплачиваться с бюджетом, а для «частников» налоги были вполне посильны.

Ситуация резко изменилась в 1992 г., когда правительство, безуспешно пытавшееся преодолеть бюджетный кризис, одновременно ввело НДС в размере 28% и 40%-ных отчислений на социальное страхование. Формально новые правила распространялись на все типы предприятий. Однако по факту государственные предприятия могли рассчитывать на льготные кредиты для выплаты заработной платы, на отсрочки в уплате налогов и поставки ресурсов без оплаты, что позволяло им в 1992-1993 гг. расплачиваться по налоговым обязательствам. У частных фирм не было подобных возможностей смягчения бюджетных ограничений, и уже с начала 1992 г. по мере сжатия платежеспособного спроса на их продукцию и услуги они столкнулись с необходимостью минимизации всех видов издержек. Налоги стали первыми в этом ряду, поскольку у государства, декларировавшего высокие налоговые ставки, не было элементарного аппарата для того, чтобы организовать нормальный контроль за сбором налогов.

Наиболее распространенные схемы уклонения от уплаты налогов в частном бизнесе в тот период были связаны с использованием неучтенных наличных, что позволяло примерно вдвое сократить издержки на выплату заработной платы. При этом в ряде случаев бизнес, основанный на подобных схемах, сознательно не пресекался с целью смягчения социальных проблем – как это было с той же «челночной торговлей».

Одновременно считалось, что подобная политика способствует развитию частной инициативы и в целом направлена на развитие частного сектора. Широкое распространение названных схем, однако, приводило к тому, что фирмы, пытавшиеся действовать легально, оказывались неконкурентоспособны по издержкам и вытеснялись с рынка. В результате такого негативного отбора средние издержки в торговле и ряде других секторов экономики, связанных с конечным потреблением, снижались до уровня, исключавшего возможность полной уплаты налогов. Любое предприятие в этих секторах оказывалось вынуждено уходить от налогов и тем самым совмещать легальные операции с нелегальной активностью.

Данная ситуация не является уникальной, она типична для достаточно многих развивающихся стран. Ее следствием, однако, становятся барьеры для развития бизнеса, который не может выйти за определенные границы. Даже если у государственных органов не возникают вопросы об источниках происхождения капитала, инвестируемого в развитие, в рамках крупных бизнес-структур оказывается затруднен контроль неформальных финансовых потоков, и компании, вовлеченные в теневые операции, не могут достичь оптимальных размеров.

Другая проблема модели «независимого бизнеса» заключалась в том, что бизнес, не стремившийся к получению льгот и преференций от государства, тем не менее нуждался в институтах, обеспечивающих защиту собственности и контрактов. Однако в начале и середине 1990-х гг. эти институты – так же, как и другие властные функции – оказались «приватизированы», что означало преимущественный доступ к данному ресурсу для одних компаний и ограничения на такой доступ для других. И если интегрированные с федеральной властью бизнес-группы для защиты своих интересов могли использовать государственные силовые структуры, то независимый частный бизнес для урегулирования конфликтов должен был взаимодействовать с криминальными группировками. Издержки такого взаимодействия закладывались в цены товаров и услуг вместо налогов, которые не платились государству. В результате наряду с конкуренцией возникал второй барьер для возращения к легальным операциям, поскольку бизнес не мог дважды – и государству, и криминальным структурам – платить за услуги по обеспечению безопасности.

Конкуренция криминальных структур, однако, логически подталкивала к необходимости монополии в этой сфере и к формированию на основе этой монополии единой инфраструктуры для разрешения конфликтов и защиты собственности. Эти властные функции по наведению «порядка» объективно было проще реализовывать через структуры самой государственной власти, что стало предпосылкой для интеграции бизнеса (часто криминального) и власти на муниципальном и региональном уровнях и для запуска с этих нижних этажей процесса восстановления управляемости и консолидации государства.

Таким образом, сама логика развития модели «независимого бизнеса» порождала необходимость «власти государства», но с ориентацией не на распределительно-экономические функции государства, а на его охранные функции.

Этот процесс наиболее активно протекал в крупных городах – там, где более интенсивно шло развитие самого бизнеса, выше была потребность в единых правилах, и для их поддержания за счет самого бизнеса могли быть аккумулированы необходимые финансовые ресурсы. Любопытным исключением из этого правила является Новгородская область, которая уже со второй половины 1990-х гг. стала заметно выделяться на фоне сопоставимых небольших и преимущественно депрессивных регионов.

Успехи Новгорода долгое время связывались с политикой поощрения иностранных инвестиций и развития конкуренции, проводимой губернатором М. Пруссаком. Однако результаты интервью с руководителями предприятий этого региона, проведенные по одному из проектов ГУ-ВШЭ осенью 2003 г., позволяют предположить, что среди причин успехов 1990-х было установление и поддержание губернатором определенных «правил игры» для бизнеса. Это произошло в Новгороде раньше, чем в других регионах, и, скорее, по инициативе самого губернатора, нежели как реакция на потребности бизнеса. И хотя эти правила во многом носили и носят неформальный характер, сама их определенность выгодно отличала Новгородскую область в условиях общего хаоса 1990-х. В дальнейшем же, по мере консолидации властных структур и введения единых «правил игры» в других регионах, Новгород постепенно стал утрачивать это конкурентное преимущество.

Особенность такого идущего снизу процесса консолидации государства заключалась в том, что без появления рычагов легального правового контроля за деятельностью власти он приобретал самодовлеющий характер. Власть, вернувшая в свои руки – в том числе иногда путем прямой интеграции с криминалом – инструменты разрешения конфликтов и защиты собственности и при этом сама устанавливающая «правила игры», оказывалась сильнее, чем бизнес, изначально способствовавший укреплению этой власти и финансировавший конкретных ее представителей.

Логика постепенного неформального подчинения бизнеса власти основывалась на том, что в условиях массового уклонения от уплаты налогов и соответствующего изменения конкурентной среды любая среднестатистическая фирма оказывалась вынуждена нарушать закон. И если федеральный центр в силу тех или иных причин отказывался замечать это явление, то местные и региональные власти существенно лучше контролировали подведомственную им территорию. Соответственно, с формальной точки зрения, любая фирма в любой момент времени могла быть обоснованно подвергнута санкциям – прежде всего за уклонение от налогов. И именно поэтому любая среднестатистическая частная фирма оказывалась готова откликнуться на просьбу местных властей и поучаствовать в финансировании строительства храма, проведении Дня города или просто перечислить «добровольное» пожертвование на счет организации, выбранной для этих целей губернатором или мэром.

Другая тенденция середины 1990-х гг. была связана с ослаблением позиций федерального центра, когда в обмен на обеспечение электоральной поддержки регионы «выторговывали» себе все больший объем ресурсов и полномочий при сохранявшейся размытости своих обязательств в рамках федеративной модели. Тем самым источники трансформационной ренты постепенно стали перемещаться в регионы, становясь дополнительным фактором укрепления позиций местных и региональных властей.

Таким образом, модель «независимого бизнеса» в российских условиях недееспособности государства объективно оказалась связана с массовым уходом от налогов, который на определенной стадии уже невозможно было не видеть, тем более с появлением со стороны самого бизнеса спроса на защиту собственности и контрактов. Сочетание этих факторов привело к тому, что снизу, от уровня местных и региональных властей, стала восстанавливаться своеобразная административная модель управления экономикой, основанная в отличие от советского периода на неформальных рычагах воздействия на частный бизнес.

Особенность этого этапа заключалась во все более явном противоречии между консолидирующейся властью в регионах и раздробленным федеральным центром. Постоянная борьба за источники ренты между ведущими бизнес-группами и связанными с ними группировками в госаппарате в конечном счете привела к валютно-финансовому кризису августа 1998 г., который вызвал банкротство крупнейших банков и радикальную смену правительства (впервые за пореформенный период в его состав вошли представители КПРФ). Кризис наглядно продемонстрировал ведущим элитным группам, что они могут потерять все свои приобретения 1990-х гг., если не изменится политика федерального правительства и не произойдет общего существенного укрепления и усиления государства.

Следует отметить, что необходимость укрепления федеральной власти осознавалась уже в 1996-1997 гг. К этому времени стало ясно, что сложившиеся в России неформальные механизмы компенсации издержек трансформационного кризиса для различных социальных групп (включая уход от налогов, бартер и неплатежи в бизнесе, коррупцию в госаппарате и бюджетном секторе и т.д.) порождают на порядок большие издержки для всей экономики.

В результате уже в период правительства «реформаторов» в 1997 г. федеральный центр попытался дистанцироваться от «олигархического» бизнеса. Элементами этой политики были отказ от размещения бюджетных средств в «уполномоченных» коммерческих банках, усиление давления на крупнейших неплательщиков налогов (в рамках деятельности Временной чрезвычайной комиссии по укреплению налоговой дисциплины (ВЧК) под председательством А. Чубайса), реформа системы госзакупок, первая попытка заметного повышения зарплаты федеральных чиновников (так, в конце 1997 г. зарплата начальника управления в федеральном министерстве составляла около 1000 долл. в месяц) и т.д. Провал этой политики, во многом обусловленный действиями самих реформаторов, в значительной степени предопределил остроту кризиса 1998 г.

Если в начале-середине 1990-х гг. для федерального центра в целом было характерно отсутствие какой-либо четкой стратегии поведения по отношению к бизнесу и инициатива взаимодействия, как правило, исходила от предпринимателей, то с 1999 г. эта ситуация стала меняться. Сложившийся в обществе и в элите консенсус в отношении необходимости укрепления и усиления государства в сочетании с высокой электоральной поддержкой, опирающейся, в первую очередь, на заметный рост реального уровня жизни населения, позволили В.В. Путину и его администрации начать выстраивать новый механизм взаимоотношений с бизнесом.

Применительно к крупному бизнесу был декларирован принцип «равноудаленности» и наблюдался уход от прямых неформальных контактов с крупнейшими предпринимателями (что было типично для середины 1990-х). Активность Б. А. Березовского и В. А. Гусинского, которые выступили против этой модели через подконтрольные им СМИ, была достаточно жестко подавлена. Приняв к сведению молчаливое согласие остальных «олигархов» с этими действиями, власть приступила к выстраиванию системы «коллективного представительства» интересов разных слоев бизнеса. В результате возникли «новый РСПП» как объединение крупнейших компаний, «Деловая Россия» – как организация среднего и крупного «неолигархического» капитала и ОПОРА (Объединение предпринимательских организаций России) – как выразитель интересов малого и среднего бизнеса.

Тем не менее, в 2000-2002 гг. явный приоритет в этой иерархии был отдан верхнему «олигархическому» уровню, что нашло свое выражение в появлении института регулярных встреч В.В.Путина с членами Бюро правления РСПП. Крупный бизнес также сохранил некоторые иные рычаги влияния на политические решения – прежде всего благодаря присутствию своих представителей в государственном аппарате и в законодательных органах власти. Эти рычаги однако использовались уже не столько для прямого лоббирования интересов отдельных компаний, сколько для влияния на формирование общих правил игры.

В целом в течение 2000-2002 гг., на первый взгляд, можно было констатировать поддержание относительного баланса сил во взаимоотношениях государства и бизнеса при постепенном укреплении позиций федеральных властей. В основе этого баланса лежало принятие сторонами негласных взаимных обязательств, предусматривавших отказ от пересмотра итогов распределения собственности в 1990-е гг. со стороны власти в обмен на невмешательство в политику со стороны крупного бизнеса. Однако выстраиваемая властью общественно-политическая конструкция, которую многие исследователи характеризовали как «корпоративный капитализм», изначально отличалась внутренней неустойчивостью.

Технократический выбор в пользу «укрепления властной вертикали» без создания предпосылок для развития демократических институтов способствовал не только укреплению государства, но и в гораздо большей степени консолидации федеральной бюрократии и усилению ее позиций в противостоянии с региональными властями и крупным бизнесом. Политика «укрепления властной вертикали» помогла ведомствам как корпорациям чиновников гораздо лучше осознать собственные интересы и возможности, которые на практике существенно превосходят возможности отдельного представителя бюрократического аппарата.

Для иллюстрации сказанного можно использовать таблицу 11, характеризующую эволюцию стратегий взаимодействия ведомства с бизнесом в зависимости от степени консолидации ведомства и его подконтрольности обществу.

Таблица 11 – Модели взаимодействия между ведомством и бизнесом

В отличие от ситуации 1990-х гг., в настоящее время большинство российских ведомств соответствует позиции A₂. При этом наблюдается постепенный переход от игры в интересах отдельных бизнесов к подчинению этих бизнесов внутренним бюрократическим интересам ведомств. Это происходит постольку, поскольку консолидированное ведомство, способное существенно влиять на правила игры на конкретном рынке, оказывается сильнее любого, даже крупного игрока на этом рынке. Модель «власть государства» со стороны бизнеса, доминировавшая в 1990-е гг. на федеральном уровне, сменяется ничуть не более эффективной моделью неформального «подчинения бизнеса» государству.

При этом также можно говорить об использовании расширившихся возможностей государства для прямого захвата бизнеса отдельными чиновниками. Эта стратегия, однако, может сталкиваться с корпоративными интересами ведомств. Последние скорее стремятся к обеспечению общего контроля над рынками, отнесенными к сфере их компетенции, что создает возможности извлечения ренты для всех представителей ведомства в соответствии с их рангом в служебной иерархии.

Подобное укрепление бюрократического аппарата, подавляющее деловую активность, неизбежно должно было породить ответную реакцию бизнеса. В конце 1990-х – начале 2000-х гг. она заключалась в углублении горизонтальной концентрации и вертикальной интеграции с построением гигантских многоотраслевых холдингов-конгломератов, способных по своему влиянию на экономику «уравновешивать» отдельные консолидированные ведомства, конкурирующие друг с другом за полномочия и ресурсы. Одновременно крупный бизнес стремился в неявной форме обеспечить для себя защиту прав собственности через повышение капитализации возникающих суперкомпаний и продажу крупных пакетов акций иностранным инвесторам.

Однако в условиях сохраняющегося взаимного недоверия между бизнесом и властью такая активность крупнейших компаний могла поддерживать относительное равновесие в их отношениях с государством лишь до тех пор, пока политика не стала напрямую затрагивать интересы бизнеса. В наиболее остром виде конфликт интересов власти и крупного бизнеса проявился в вопросе о природной ренте и законодательстве, регламентирующем ее изъятие. Для власти природная рента представляла собой ресурс, необходимый для поддержания ее рейтинга.

В целом, если лето 1996 г. можно считать кульминацией господства крупного бизнеса в рамках его взаимоотношений с властью, то к лету 2004 г. политический маятник достиг другой крайней точки, когда власть стала абсолютно доминировать над бизнесом. На высшем политическом уровне это доминирование обеспечивается за счет сохранения неопределенных «правил игры» – прежде всего в сфере налогового законодательства и законодательства о приватизации.

Подобная «игра с правилами» широко распространена и на нижних ступенях административной иерархии – в сфере компетенции консолидированных ведомств, действующих от лица государства. При этом, в отличие от ситуации 1990-х гг., эта игра строится не на «пробелах» в законодательстве (которые бизнес активно использовал в своих интересах, действуя по принципу «что не запрещено, то разрешено»), а на формировании избыточной системы регулирования. В рамках такой системы любой, даже самый легальный бизнес оказывается вынужден нарушать какие-нибудь правила и за это может быть обоснованно подвергнут санкциям. Если же конкретный бизнес ведет себя «правильно» в понимании соответствующего ведомства, то оно может «закрыть глаза» на подобные нарушения.

Согласно проведенным нами исследованиям среди направлений взаимодействия с властью большая часть предприятий выбирает сотрудничество с чиновниками по определенным проектам, направлениям (65,9%), участие в заседаниях областной или городской Думы, конференциях (29,3%). Так же значительна доля компаний, которые выдвигают предложения по внесению изменений в законодательство (17,1%) и тех, кто специально такую работу не ведет (17,1%). 9,8% предприятий делегируют ведение переговоров с чиновниками специальным агентствам, союзам и ассоциациям, причем это делают только крупные промышленные предприятия.

Среди наиболее эффективных способов взаимодействия с представителями власти большинство опрошенных выделили доведение своих предложений до нужного чиновника «официальным» путем через все инстанции (56,1%), личное знакомство с нужными представителями власти (56,1%) и посредничество чиновников более низких должностей для выхода на нужное официальное лицо (36,6%). Материальную заинтересованность чиновников и знание интересов нужного чиновника, как эффективный способ взаимодействия с властью выделили незначительная часть респондентов – 4,9% и 2,4% соответственно.

Анализ представленных данных в динамике свидетельствует об увеличении числа официальных взаимодействий представителей органов власти и бизнеса. В то же время растет и число предложений, принятых посредством личного знакомства с нужными представителями власти (см. рисунок. 4).

Рисунок 4 – Эффективные способы взаимодействия бизнеса и власти в 2006 и 2009 г.

Следует отметить, что большая часть опрошенных предприятий не видит эффективных способов обеспечения исполнения договоренности власти и бизнеса и полагает, что гарантий этого нет – 63,4%. Оставшаяся часть респондентов считает, что решить данную задачу могут: работа на принципах социальной ответственности бизнеса и благотворительность (17,1%), материальная заинтересованность чиновников (14,6%), статус депутата (7,3%), общественная работа в государственных учреждениях (4,9%). Среди других способов достижения гарантий исполнения договоренностей власти и бизнеса было предложено их официальное оформление.

В рамках исследования были определены критерии для определения уровней эффективности взаимодействия государства и бизнеса, на основании чего предложен алгоритм оценки эффективности взаимодействия власти и бизнеса в регионе, предполагающий следующие этапы (рисунок 5).

Рисунок 5 – Алгоритм оценки эффективности взаимодействия властных и предпринимательских структур в системе социального партнерства

В соответствии с предложенными критериями определяется уровень эффективности взаимодействия властных и предпринимательских структур (таблица 12) при межсекторном социальном партнерстве.

Таблица 12 – Критерии и уровни эффективности взаимодействия властных и предпринимательских структур в системе межсекторного партнерства

Абсолютно неэффективное взаимодействие. В этом случае практически отсутствует взаимодействие властных и предпринимательских структур, при этом ни одна из сторон не заинтересована в сотрудничестве, а взаимодействие происходит только в экономической и правовой сфере.

Низкоэффективное взаимодействие. На этом уровне заключаются соглашения о сотрудничестве между органами власти и предпринимательскими структурами, но процент таких соглашений незначительный. В качестве инициатора диалога между властными и предпринимательскими структурами чаще всего выступает третья сторона (НКО, СМИ), так как у власти и бизнеса отмечается низкая заинтересованность в сотрудничестве. При этом отсутствует система обратной связи, а договоренности между сторонами выполняются частично.

Взаимодействие со слабой обратной связью. На данном уровне используются более эффективные формы взаимодействия, наиболее крупные предприятия региона имеют соглашения о сотрудничестве с органами власти, при этом в значительной мере выполняются все обязательства и договоренности. Тем не менее, отмечается слабая система обратной связи власти и бизнеса, а также не в полной мере учитываются взаимные интересы.

Взаимодействие с низким эффектом для предпринимательских структур. На данном уровне взаимодействия бизнес вынужден следовать директивам власти, не имея возможности контроля целесообразности финансируемой деятельности и оценки ожидаемых результатов. Таким образом, интересы бизнеса либо не учитываются, либо учитываются в неполной мере.

Взаимодействие в интересах предпринимательских структур. На этом уровне взаимодействия бизнес является движущей экономической силой, а органы местного самоуправления не обладают реальной властью. При этом местные сообщества не вовлечены в процесс принятия решений, т.е. не учитываются или не полностью учитываются их интересы. Поэтому сформированные приоритеты социально-экономической политики могут отличаться недостаточной объективностью и узкокорпоративной направленностью.

Взаимодействие с положительным эффектом для властных и предпринимательских структур. Данный уровень представлен практически всеми формами взаимодействия, большая часть крупных компаний имеют соглашения с региональными органами власти, а большая часть средств, выделяемая на благотворительные цели бизнесом, поступает властным структурам региона, при этом бизнес-структур не волнует вопрос эффективности использования выделенных средств, а власти распоряжаются ими по своему усмотрению. В ответ бизнес может рассчитывать на лояльность властей и предоставление каких-либо преференций.

Взаимодействие с положительным эффектом для общества. На этом уровне бизнес и власть являются партнерами. Основой взаимодействия в этом случае является конструктивный диалог, где обе стороны способны идти на уступки и компромиссы, при этом для решения социальных проблем региона привлекаются некоммерческие организации как профессионалы предоставления социальных услуг.

Высокоэффективное взаимодействие. На этом уровне власть и бизнес взаимодействуют с некоммерческими организациями как с равноправными партнерами при реализации социальных проектов и программ. Создаются трехсторонние комиссии для осуществления контроля над выполнением взаимных обязательств и реализацией совместных проектов. Таким образом, на данном уровне взаимодействия осуществляется комплексный подход к решению социальных проблем общества, а также устраняются источники социальных проблем. При этом бизнес получает как экономический так и неэкономический эффект от взаимодействия с органами власти и НКО.

Практические возможности подчинения бизнеса интересам государства или представляющих его чиновников в современных условиях не следует переоценивать. В числе главных факторов, препятствующих реализации данной тенденции, мы считаем необходимым выделить следующие:

• высокая степень открытости экономики;

• неоднородность самого госаппарата и бюрократическая конкуренция внутри системы государственного управления.

Открытость российской экономики, ее прогрессирующая интеграция в глобальный рынок объективно делает возможной реализацию «негативной» стратегии «отдаления от государства» в существенно более разнообразных формах в сравнении с тем, что можно было наблюдать в 1990-е гг. В частности, наряду с прямым оттоком капитала, на наш взгляд, будет усиливаться транснационализация российских компаний. Эта тенденция может проявляться в двух основных формах.

Во-первых, крупный российский бизнес уже осуществляет и будет активно осуществлять прямые инвестиции за рубежом. Это касается не только ближнего, но и дальнего зарубежья. Существенное отличие от характерной для 1990-х гг. практики вывода ликвидных активов с производственных предприятий, когда финансовые ресурсы перебрасывались на счета зарубежных оффшорных компаний и от их имени вкладывались в недвижимость, ценные бумаги или иные активы, заключается в том, что сегодня такие зарубежные инвестиции, как правило, связаны с развитием основного бизнеса головной российской компании.

Подобное расширение географии производства и увеличение доли оборота, связанного с зарубежными рынками, объективно будет приводить к тому, что все большая часть бизнеса таких транснациональных компаний будет выводиться из-под юрисдикции российского государства. Однако, помимо этого, не менее существенным мотивом к расширению зарубежной экспансии российского бизнеса будет стремление к поиску дополнительных конкурентных преимуществ, обусловленное усилением конкурентного давления со стороны мирового рынка. Прямые зарубежные инвестиции позволят российским компаниям эффективнее использовать международное разделение труда и опираться в своем бизнесе на конкурентные преимущества уже не одной, а нескольких стран. Так, вынос трудоемких процессов в страны СНГ может снизить издержки производства, приобретение аналогичных компаний в странах Восточной Европы может способствовать облегчению сбыта на рынке Евросоюза и т.д.

Второй формой транснационализации российского бизнеса будет реальная интеграция с иностранными партнерами. Следует отметить, что долгое время для России была характерна враждебность по отношению к иностранным инвесторам. Причины этого лежат в поведении квазиоткрытых акционерных обществ, возникших в процессе российской ваучерной приватизации и не имевших никаких мотивов для сотрудничества с любыми внешними инвесторами (аутсайдерами), включая иностранцев. Тем не менее, уже с середины 1990-х гг. с учетом регулярно звучавших со стороны правительства деклараций о защите прав иностранных инвесторов в корпоративном секторе общепринятым стало включение в состав акционеров российской компании одной или нескольких зарубежных фирм, аффилированных с ключевым российским собственником. Предпосылкой к подобному изменению отношений с иностранными партнерами является состоявшаяся консолидация собственности, которая обеспечивает российским акционерам контроль над их бизнесом и одновременно повышает стимулы к поиску эффективных механизмов защиты прав собственности.

В сырьевых отраслях применительно к наиболее крупным компаниям такая стратегия с большой вероятностью будет сталкиваться с противодействием со стороны государства. Уже сейчас можно говорить о неком перечне «стратегических» секторов (нефтяной сектор, оборонная промышленность, технологическая инфраструктура), где иностранные инвестиции не приветствуются. В этой связи усиление давления на «олигархические» бизнес-группы, в значительной степени связанные с сырьевыми отраслями, парадоксальным образом может способствовать диверсификации структуры российской экономики. Повышенные риски инвестиций в существующие компании и высокие издержки создания нового бизнеса в сырьевом секторе могут вести к смещению капиталовложений в другие отрасли.

Однако государство не может остановить процесс имущественной интеграции с иностранными партнерами во всей экономике. При этом, как и в случае с транснационализацией производства, помимо неформальной защиты прав собственности, такая интеграция будет иметь существенные позитивные последствия для повышения конкурентоспособности российских компаний – благодаря облегчению входа на новые рынки, а также передаче технологий и навыков. Этот процесс уже стал развиваться в последние годы за счет активного приглашения в ведущие российские компании иностранных менеджеров и российских специалистов с опытом работы в международном бизнесе. Однако прямая кооперация с иностранными партнерами может существенно расширить подобный трансфер знаний и навыков.

Неоднородность государственного аппарата, по нашему мнению, проявляется, по крайней мере, по трем линиям:

• расхождения интересов политической «суперэлиты» и консолидированной федеральной бюрократии;

• конкуренции между федеральными ведомствами за ресурсы и полномочия;

• конкуренции между регионами за привлечение капитала и инвестиций.

«Суперэлите» нужен стабильный экономический рост и именно поэтому с ее стороны возможна поддержка инициатив бизнеса, ориентированных на экономическое развитие, – таких как разработка практических механизмов стимулирования экспорта или улучшения бизнес-климата в регионах. Одной из площадок для формирования подобных инициатив и непосредственного доведения их до сведения высшего уровня власти может стать созданный летом 2004 г. Совет по конкурентоспособности и предпринимательству при председателе правительства РФ.

Вместе с тем период реализации общих мер по улучшению инвестиционного климата, связанных с изменением налоговой системы, таможенного регулирования, трудового законодательства и т.д., в значительной мере уже завершился.

Существенно большее значение для повышения конкурентоспособности российского бизнеса сегодня имеют специальные, «точечные» меры, реализуемые в конкретных отраслях и на конкретных рынках. И в большинстве случаев инициативы, связанные с реализацией таких мер, потребуют весьма детальной проработки и согласования на уровне ведомств, отвечающих за соответствующую сферу регулирования.

Для того чтобы пробиться через интересы ведомств, такие инициативы должны опираться на коллективные интересы бизнеса. В период 2000-2003 гг., когда шла разработка налогового, трудового, таможенного кодексов, представителями таких коллективных интересов выступали РСПП, «Деловая Россия» и ОПОРА, в значительной мере сформированные по инициативе самой власти. Сейчас, на наш взгляд, акцент в таком взаимодействии будет смещаться на создаваемые самим бизнесом сильные отраслевые ассоциации, способные компетентно обсуждать и вырабатывать совместно с профильными ведомствами правила игры в конкретной отрасли или на конкретном рынке. Такие ассоциации, возможно, станут более эффективным ответом бизнеса на бюрократическую консолидацию госаппарата, чем гигантские холдинги-конгломераты, создававшиеся крупным бизнесом в начале 2000-х гг. В частности, на наш взгляд, отраслевые ассоциации смогут лучше играть на противоречиях между ведомствами, конкурирующими друг с другом за ресурсы и полномочия.

Вместе с тем опыт ряда существующих ассоциаций в компьютерном бизнесе, рекламе, торговле показывает, что их успех решающим образом зависит от появления сильного лидера, который одновременно не будет подчинять деятельность такой ассоциации интересам своей собственной компании. Очевидно, что деятельность отраслевых ассоциаций не даст решения всех проблем, однако, по нашему мнению, те отрасли, в которых сложатся подобные сильные ассоциации, с большой вероятностью получат лучшие возможности для развития.

Все сказанное выше примерно в равной степени касается крупного и среднего бизнеса – с той поправкой, что новые варианты стратегии «отдаления от государства», на наш взгляд, в целом будут более применимы для крупных предприятий, а возможности эффективной реализации стратегии «взаимодействия с государством» будут шире для средних предприятий в случае их коллективных действий.

Значительно меньше возможностей в реализации своих интересов во взаимодействии с государством, по-видимому, будет у крупнейших компаний, основные производственные активы которых были сформированы по итогам «залоговых аукционов» 1995 г. Для таких компаний наиболее существенной линией взаимодействия с властью, по-видимому, станет «частно-государственное партнерство» (ЧГП) в трактовке правительства и президентской администрации с лидирующей ролью государства в этом процессе. Серьезные сомнения здесь вызывают отсутствие конкретных механизмов ЧГП, а также сам подход к реализации возможных совместных проектов, предлагаемый властью. Заведомо неравные на сегодняшний день позиции власти и бизнеса на федеральном уровне порождают риск того, что власть сама будет выбирать такие проекты и назначать тех, кто будет эти проекты финансировать и реализовывать.

Подобный сценарий (к сожалению, вероятный в современных условиях) фактически будет означать введение «социального оброка» для бизнеса с неизбежной профанацией идеи ЧГП. Возможной страховкой от такого развития событий может быть только активное участие самого бизнеса (посредством своих экспертов) в оценке проектов, предлагаемых властью, в выработке понятных правил и механизмов их реализации и т.д. При всех издержках подобных федеральных проектов ЧГП следует сознавать, что от их эффективности в значительной степени будет зависеть «общественная реабилитация» крупного олигархического бизнеса.

Наконец еще одной существенной тенденцией взаимодействия бизнеса с государством в ближайшие годы станет перенос активности в таком взаимодействии с федерального на региональный уровень. Такой сдвиг объясняется тем, что улучшение условий ведения бизнеса – прежде всего в отраслях с преобладанием средних и малых предприятий – сегодня зависит от действий региональных и местных властей. Большая часть того, что здесь, на уровне изменений в нормативно-правовой базе, могло сделать федеральное правительство, уже сделано. Бизнес давно понимает это, но в последнее время появляются шансы для осознания этой ситуации руководителями регионов и муниципалитетов, которые объективно конкурируют между собой за привлечение ресурсов со стороны федерального центра и инвестиций со стороны частного сектора.

Предпосылкой к изменению политики региональных и местных властей может стать начавшийся процесс обновления региональной элиты. На смену бывшим секретарям обкомов и председателям облисполкомов, пересевшим в 1990-е гг. в кресла губернаторов, приходят новые молодые лидеры. Достаточно часто это представители бизнеса – причем не только «олигархического». И, в отличие от сегодняшних политиков федерального уровня, стремящихся в основном к сохранению своих позиций, им есть, куда расти, и у них есть долгосрочные амбиции. При этом, по крайней мере, некоторые из них понимают, что смогут претендовать на выдвижение в федеральную политическую элиту в 2007–2008 гг., только добившись реального улучшения жизни в своих регионах. А для этого им потребуется прагматическая и конструктивная политика взаимодействия с бизнесом.

Одновременно новые возможности для экономического развития в послекризисный период привели к появлению целого ряда крупных компаний, выросших из средних фирм середины 1990-х гг. Подобный бизнес, как правило, уже не имеет отношения к приватизации и залоговым аукционам.

Таким образом, на наш взгляд, долгосрочные прагматические интересы крупных «неолигархических» компаний и новых региональных лидеров могут стать базой для возникновения новых механизмов взаимодействия между властью и бизнесом. Развитию этого процесса будет способствовать тот факт, что названные игроки – в отличие от федеральных властей и национальных бизнес-групп – находятся примерно в равных весовых категориях.

Итак, современное состояние взаимодействия российского государства и крупного бизнеса характеризуется мощным контрнаступлением государства, целью которого является замена ключевых игроков российского бизнеса, создание послушного и легко манипулируемого бизнес-сообщества, связанного личной унией и системой участий с властными структурами.

Анализ российских событий свидетельствует, что государство оставляет за собой первостепенное право изменения основных правил игры для очередных трансформаций власти в собственность и обмена собственности на неприкосновенность. Это и стало основной функцией государства в неофеодальной экономике постсоветского типа. Функцией, которую само государство выбрало для себя в качестве приоритетной и осуществление которой приносит его представителям «ренту правителя». Максимизация последней происходит в духе теоретической модели Д. Норта, но в особых российских условиях. Это свое исключительное право государство использует как некий отправной пункт (своего рода точку бифуркации) трансформационной стадии политического цикла, после чего начинается движение по новому тренду.

Для того чтобы процессы передела собственности создавали видимость не только легитимных сделок, но и восстанавливающих нарушенные права и справедливость действий, государство каждый раз реализует особый сценарий, за которым якобы стоят некие «общественная интересы», активно эксплуатируемая «национальная идея». Поэтому никакое государство в лице его конкретных представителей не способно присвоить весь доходный бизнес, как бы оно к тому ни стремилось, и какие бы благоприятные условия для этого ни существовали. Даже если ему удалось получить желаемое, положение вряд ли следует считать устойчивым.

В условиях глобальной конкуренции и изменчивости мировой конъюнктуры позиции отдельных отраслей или компаний постоянно меняются. Это означает, что государство должно оставлять за собой право пересмотра прав собственности. Следовательно, оно не заинтересовано в полной легитимизации крупного бизнеса. Напротив, ему выгодно поддержание непрозрачных правил его функционирования, с тем, чтобы в краткосрочном периоде осуществлять «ручное манипулирование» в оперативном режиме, а в долгосрочном иметь потенциальную возможность применить «процедуру отложенной ответственности» по отношению к политически нелояльному сектору, или сопротивляющемуся государственному захвату. Дело «Юкоса» стало отправным пунктом нового передела крупной российской собственности при активном участии государства. Неспособность бизнес-сообщества защитить владельцев компании означало его поражение в игре с российским государством, после чего началось активное приспосабливание к новым правилам игры.

Все это свидетельствует о том, что при исторически сложившейся системе взаимоотношений государства и общества власть еще долго будет стоять выше бизнеса и определять траектории его развития.