§ 3. Первые годы советской власти

После прихода к власти большевиков развитие социологии в стране шло под знаменем «борьбы за исторический материализм». Сторонники марксизма, бывшего до Октября 1917 г. одним из направлений социальной мысли, разрабатываемых российской наукой, стали последовательно реализовывать один из тезисов Маркса о Фейербахе и активно преобразовывали не только жизнь общества, но и пространство общественных наук. Если в первое время после революции экспансия марксизма в социологию носила организационно-дисциплинарный характер, то уже в 1918 г. задача организационной перестройки отступила перед более неотложной. «Необходимо было осуществить коренную идейную перестройку.., поставить обществоведческие исследования на базу марксистской теории» [16, с. 141]. Характер этой «перестройки», ее жертвы и победители в настоящее время достаточно хорошо известны. Отмеченные ранее «заделы», наработки русской дореволюционной социологии не получили в советское время сколько-нибудь заметного развития: проблемы семьи и брака не входили в круг основных интересов как классиков марксизма, так и их продолжателей в России.

Если обратиться к отечественной литературе двух послереволюционных десятилетий, посвященной вопросам семьи и брака, то достаточно отчетливо выступают несколько линий разработки указанной проблематики.

Первая из них представляет собой ряд работ как популярных (В.А.Адольф и др. [1, 17], К.Н.Ковалев [49]; Л.С.Сосновский [112] и др.), так и претендующих на научность (В.Быстрянский [18]; С.Я.Вольфсон [22]; Я.И.Лифшиц [63] и др.), построенных по одной и той же схеме, подмеченной П.Сорокиным в рецензии [111] на книгу З.Лилиной «От коммунистической семьи к коммунистическому обществу» (Пг., 1920). Указанная схема представляет собой попытку изложения основных этапов развития общественных форм человечества от первобытности до диктатуры пролетариата и коммунистического общества. Каждая эпоха при этом характеризуется с разных точек зрения: описываются и способы добывания средств к существованию, и техника, и психология, и семейные отношения — при этом главной причиной изменения указанных характеристик выступает, конечно, экономика. Естественно, что детальность и уровень проработки этой схемы у разных авторов оказываются различными. В качестве крайних вариантов можно указать, с одной стороны, статью В.Адольфа [1], начинающего свое изложение если не с мира растений, то уж, по меньшей мере, с птиц и излагающего свои мысли с такой подкупающей прямотой, что можно поверить в развитое сознание и нравственность у диких гусей; с другой — работу С.Я.Вольфсона (единственная, кстати, за рассматриваемый период книга, прямо озаглавленная «Социология брака и семьи» [22]), в которой автор, вслед за С.З.Каценбогеном [48], развивает «марксистскую генеономию» как основной отдел генетической социологии, изучающий «совокупность социологических явлений, косвенно или непосредственно соприкасающихся с воспроизводством людей», используя обширный этнографический, статистический, социологический материал и достаточно профессионально анализируя его.

Нельзя, однако, сказать, что этот труд Вольфсона стал этапным в развитии социологии семьи в Советской России, ибо оказался он незатейливым развитием некоторых положений Г.Кунова и К.Каутского и слегка расширенным и дополненным изложением работ Ф.Мюллер-Лиэра (в частности, [75]). Тем не менее отечественные историки социологии, рассматривая период 20—30-х гг., неизменно упоминают (видимо, из-за подходящего названия) книгу Вольфсона как пример разработки проблем семьи и брака в советской социологии [138, 139] и др.

Вторая линия анализа семейно-брачной проблематики в 20—30-е гг. тесно связана с теоретико-идеологическим обеспечением практической деятельности партии, пришедшей к власти в 1917 г. Речь идет об освоении наследия классиков марксизма, программных заявлениях и реакции теоретиков РКП(б) на реальные последствия разрушения старых и проблемы формирования новых семейно-брачных отношений и моральных принципов.

Основной посылкой, выдвинутой еще в «Коммунистическом манифесте» и развитой в других работах, было резко отрицательное отношение классиков марксизма к семье, основанной на частной собственности, наследовании и домашнем воспитании [88]. В такой семье виделся наиболее консервативный оплот старого режима и предполагалось, что с разрушением старого общества уничтожение экономических основ буржуазной семьи едва ли не автоматически приведет к появлению «ростков» новой практики взаимоотношений полов и поколений.

Вопрос об отмирании семьи (по аналогии с отмиранием государства) при переходе к новому, коммунистическому обществу многим казался решенным, поэтому обсуждению подлежали «частные» моменты процесса отмирания: темпы, формы, условия и т.д. Так, Е.А.Преображенский считал, что при наличии общественного воспитания детей форма брака «внутри рабочего класса» вообще не может влиять на успехи или неудачи в борьбе пролетариата за коммунизм, а социальная проблема может возникнуть лишь в плане здоровья, «физического сохранения и укрепления расы», потому ответы и решения здесь должна давать медицина, а не коммунистическая программа [80].

Достаточно авторитетной в 20-е гг. была идея К.Каутского о том, что с ликвидацией товарного производства исчезнет и семья [47].

Некоторую ущербность семьи в деле осуществления рабочим классом своих исторических задач ощущал Л.Троцкий. Он сетовал на то, что в области политики и экономики рабочий класс действует как целое, а вот в области быта он раздроблен на «клеточки семей». Утверждая, что в области семьи (и быта вообще), как и в области старых хозяйственных форм, есть свой период распада, Троцкий замечал, что в первой области этот период приходит с опозданием и длится дольше, тяжелее и болезненнее [127].

Но существовали и более оптимистичные взгляды на судьбу семьи в коммунистическом обществе. В 1918 г. А.М.Коллонтай высказалась о перспективах развития семьи [55]. Утверждая, что семья при коммунизме сохранится, Коллонтай подробно обсуждает вероятные ее изменения, касающиеся отмирания основных функций -бытовой и воспитательной — и делегирования этих функций обществу. По мнению Александры Михайловны, в результате указанных прогрессивных изменений возникнет новая семья как форма общения мужчины и женщины, равноправных членов коммунистического общества, связанных взаимной любовью и товариществом. Взамен брачно-семейных «скреп» родства должны будут вырасти новые «скрепы» сознания коллективной ответственности, веры в коллектив как высшее моральное законодательное начало [54].

Сходные ожидания выражал и А.В.Луначарский, полагавший, что при коммунистическом строе обществу будут безразличны формы любовных отношений между полами, а дети будут обеспечены самим обществом. В течение же всего переходного периода должна, по его мнению, существовать лишенная своих буржуазных черт (командования мужчины и погребения женщин под бременем домашнего хозяйства) парная семья — длительный союз во имя совместного строительства жизни, рождения и воспитания детей [64].

Дополнительный стимул к обсуждению не столько теории, сколько практики семейно-брачных отношений давала сама жизнь. В условиях послереволюционной экономической разрухи, культурной отсталости населения, неустойчивости быта отчетливо выступали признаки психологической дезориентации, проявлялась тенденция к примитивизации моральных норм, связанных с отношениями между полами. По признанию вождя революции, «значительная часть молодежи» усердно занималась «ревизией буржуазной морали» в вопросах пола и искренне считала свою позицию революционной [25, с. 43—46].

В 20-х — начале 30-х гг. на страницах комсомольской прессы развернулась широкая дискуссия по вопросам половой морали. Основные этапы этой дискуссии и высказанные в ходе ее точки зрения изложены и проанализированы достаточно подробно (см. В.3.Роговин [85, 86]; С.И.Голод [29]). Представим кратко полярные точки зрения, между которыми поместился весь спектр суждений, высказанных по теме дискуссии.

Одна позиция принадлежит известному педологу и психологу А.Б.Залкинду, который писал, что половая жизнь допустима «лишь в том ее содержании, которое способствует росту коллективистских чувств, классовой организованности, производственно-творческой боевой готовности, остроте познания» [42, с. 65]. Регулироваться отношения между полами у представителей пролетарской молодежи должны, по Залкинду, двенадцатью «заповедями», предписывающими возраст и условия вступления в сексуальные отношения, их частоту, характеристики и количество «половых объектов» и т.д. [41, с. 252—253]. Эти идеи перекликались с позицией теоретиков «организованного упрощения культуры», по мнению которых человечество, достигнув «сверхколлективизма», должно превратиться в «невиданный социальный автомат.., не знающий ничего интимного и лирического» [26]. Диаметрально противоположную точку зрения высказывала А.М.Коллонтай, считавшая, что пролетариат может признавать моральными лишь отношения полов, основанные на индивидуальной любовной страсти и сопряженные с духовной общностью [56]. При этом отмечалось, что форма любовных отношений — длительный союз (в т.ч. и оформленный юридически) или «быстротечный брак» — не имеет значения [52, 53].

Заметим, что хотя эти споры были по форме теоретическими, они отражали реальную жизнь, по-своему запечатлевали особенности исторической эпохи.

Важным источником сведений о реальном поведении, нравах, установках людей того времени могут служить массовые опросы по проблемам отношений между полами, впервые в мировой истории проведенные в таких масштабах в разных регионах и социальных слоях (М.С.Бараш [15]; И.Гельман [27]; С.Я.Голосовкер [33]; З.А.Гуревич, Ф.И.Гроссер [34]; Д.И.Ласс [60]). Несмотря на ряд недостатков этих исследований (не вполне корректное установление эмпирических зависимостей, отсутствие связи с теоретическими посылками и с конкретно-историческим контекстом), они более точно отражали реальное положение дел, чем выступления партийных теоретиков и функционеров, письма читателей, и свидетельствовали скорее о разрушении традиционных норм и ценностей межполового общения, чем о становлении новых.

Еще один ряд проблем, не относящихся прямо к социологии семьи, но затрагивающих смежные темы, разрабатывался в 20—30-е гг. педологами, психологами и педагогами. Речь в основном шла о проблемах психического развития ребенка в конкретной социальной среде: в семье, в детских игровых группах и т.п. [20, 65].

Однако развитие идеологии и практики тоталитаризма в Советской России набирало обороты. Спор между позитивистами и диалектиками закончился сначала поражением богдановско-бухаринской линии «научного марксизма», а затем и деборинской группы. Новая «марксистско-ленинская наука» конституировалась, по меткому выражению Р.Альберга, в качестве инструментализированной диалектической концепции теории-практики [3]. Социальные науки стали ориентироваться на соответствующую «политически верную линию», а их реальный эмпирический предмет утратил свое когнитивное и познавательно-критическое значение.

Все это, естественно, отразилось на трактовке социальных проблем семейно-брачных отношений. Всем сестрам раздали по серьгам: оказалось, что «подлые фашистские наймиты Троцкий, Бухарин, Крыленко и их приспешники» обливали грязью семью в СССР, распространяя контрреволюционную «теорию» отмирания семьи и беспорядочного полового сожительства в СССР, что Коллонтай и Луначарский делали «политически ошибочные и вредные» утверждения, будто при социализме семья отмирает, а «агенты фашизма, предатели Родины подлая банда Косарева распространяла "теорийку" независимости быта, семьи от политики...» [90]. С.Я.Вольфсон в дополненном, исправленном и переименованном издании «Социологии брака и семьи» каялся, что ранее «защищал антимарксистскую точку зрения отмирания семьи в социалистическом обществе» [21, с. 6.].

Основным трудом, определившим на долгие годы способ теоретических рассуждений и характер изложения вопросов социологии семьи и брака в Советской России, провозглашается упомянутая работа Энгельса. Ее влияние на советских исследователей можно проследить, по меньшей мере, до середины 80-х гг.

Период 20-х — середины 30-х гг. можно обозначить как время становления в качестве единственно верного такого понимания семейно-брачных отношений, которое соответствовало духу и букве раздела «О диалектическом и историческом материализме» «Краткого курса истории ВКП(б)». Общественная и моральная дезорганизация общества в начале этого периода стимулировала обсуждение проблем семьи, брака, межполовых отношений с различных, но остающихся в рамках методологии марксизма, точек зрения. Но к концу периода все так или иначе сложившиеся представления были вытеснены идеей о смене буржуазной формы моногамии на советскую социалистическую (естественно, лучшую и прогрессивную). В связи с монополизацией проблематики семьи абстрактным теоретизированием отпала необходимость ее эмпирического изучения, была оборвана зарождающаяся традиция эмпирических исследований половой морали и практики, а также семейной среды ребенка в рамках педологии и социальной психологии.

Был сделан еще один шаг в сужении теоретических и эмпирических предпосылок социологии семьи, теперь уже связанный не с утверждением единственного (марксистского) варианта социальной философии (как это было в послереволюционные годы), а с запрещением любых иных, кроме истматовской, интерпретаций проблематики семьи и брака в рамках марксизма.