§ 3. Советский марксизм и социология

Принципиальное значение для последующего развития советской версии марксизма имеет социологический лексикон, который в данном случае может считаться домом научной дисциплины. Летом 1894 г. В.И. Ленин в полемике с НК. Михайловским и другими авторами журнала «Русское богатство» дал каноническое определение «научного метода в социологии»: «Как Дарвин положил конец воззрению на виды животных и растений, как ничем не связанные, случайные, "богом созданные" и неизменяемые, и впервые поставил биологию на вполне научную почву, установив изменяемость видов и преемственность между ними, так и Маркс положил конец воззрению на общество, как на механический агрегат индивидов, допускающий всякие изменения по воле начальства (или, все равно, по воле общества и правительства), возникающий и изменяющийся случайно, и впервые поставил социологию на научную почву, установив понятие общественно-экономической формации, как совокупности данных производственных отношений, установив, что развитие таких формаций есть естественноисторический процесс» [34, с. 139]. Эта цитата предопределила устойчивую позицию «социологии» в общественно-научном лексиконе советского марксизма. Во всяком случае, не было никаких сомнений в том, что исторический материализм и есть единственно научная социология.

Следует обратить внимание на соотнесение Лениным диалектического метода с научно-органическим воззрением на общество (такая трактовка диалектики встречается только у раннего Ленина и после открытия им «Науки логики» никогда уже не воспроизводится): «Диалектическим методом в противоположность метафизическому Маркс и Энгельс называли не что иное, как научный метод в социологии, состоящий в том, что общество рассматривается как живой, находящийся в постоянном развитии организм... для изучения которого необходим объективный анализ производственных отношений, образующих данную общественную формацию, исследование законов ее функционирования и развития» [34, с. 165]. Ленинские формулировки требуют дополнительного комментария. Термин «социология», несмотря на последующие коллизии внутри марксистской теории, уже нельзя было устранить из концептуального лексикона. «Социология» трактовалась Лениным в 1894 г. несколько наивно, он не предполагал, что «научность» не может не войти в диссонанс с экзальтацией классовой борьбы. Социология оказалась неспособной поддержать романтический революционный порыв в силу своей склонности рассуждать и рационализировать. Ленин, вероятно, чувствовал ненадежность «социологии», ее скрытую внепартийность и «буржуазный объективизм» и избегал этого слова. Если у него и сохранились какие-либо иллюзии насчет «научности», то они окончательно рассеялись в 1908 г., когда авторитетный теоретик марксизма А.А. Богданов дал социологическое объяснение материалистическим «вещам в себе» и предложил «эмпириомонистическую» версию марксистской науки, впоследствии развитую им в «тектологию» — всеобщую организационную науку [10, с. 215—242].

Русская интеллигенция была одержима научностью с 1860-х гг. «Научность» являла собой скорее умонастроение и утопический миф, чем ориентацию на дисциплинарную организацию знания. Описывая духовную атмосферу того времени, В.В. Леонтович отмечает охватившее интеллектуальные круги особое опьянение, связанное с идеей революции, ожидание свободы — всеобщего и принципиального устранения всех препятствий на пути к осуществлению бесконечных возможностей. При этом представители радикализма все время ссылались на науку и научный прогресс и подчеркивали, что они одни имеют право говорить от имени науки [36, с. 184—186]. В «Истории русской революции» Л. Кулчицкий пишет: «Тогда люди были полностью уверены, что Россия — это белый лист, на котором легко можно записать все то, что диктует наука и социология» [30, с. 292].

Эйфория социального творчества достигла максимума в первые годы революции. Весь мир рассматривался тогда как материал для социологического преобразования, а несовершенство мира приписывалось в значительной степени социологическому невежеству. Именно этим обстоятельством П.А. Сорокин мотивировал необходимость преподавания социологии. В 1920 г. он писал: «Благодаря нашему невежеству в области социальных явлений мы до сих пор не умеем бороться с бедствиями, берущими начало в общественной жизни людей. Мы не умеем глупого делать умным, преступника честным, лентяя трудолюбивым... Люди продолжают грызться друг с другом... Только тогда, когда мы хорошо изучим общественную жизнь людей, когда познаем законы, которым она следует, только тогда можно рассчитывать на успех в борьбе с общественными бедствиями» [51, с. 19].

Ренессанс одержимости наукой наблюдался и в 1920-е гг., когда аудитории университетов наполнили рабфаковцы. Научность порыва к переустройству мира была чутко схвачена А. Платоновым в «Родине электричества»: «Стоит, как башня, наша власть науки, а прочий вавилон из ящериц, засухи разрушен будет умною рукой. Не мы создали божий мир несчастный, но мы его устроим до конца. И станет жизнь могучей и прекрасной, и хватит всем куриного яйца. Не дремлет разум коммуниста, и рук ему никто не отведет. Напротив: он всю землю чисто в научное давление возьмет...»

В первые годы социалистического строительства активно развивались социология растительных и животных популяций, фрейдо-марксизм и педология; отошедший от большевиков Богданов вынашивал идею «физиологического коллективизма» и устранения социального неравенства на основе всеобщих обменных переливаний крови; Психоневрологический институт продолжал разрабатывать методы рефлексологического воспитания личности. В основе этой программы лежала вера, что «полное торжество пролетариата будет полным торжеством чистой науки» [57, с. 4]. В рамках «научного направления» советского марксизма были развиты идеал технической рациональности и представление о коммунистическом обществе как совершенной технической системе. Миф о технике был внедрен в центральный постулат марксизма о всемирно-исторической миссии пролетариата: «Никакое божественное предвидение и никакое человеческое духовное превосходство не в силах преградить рабочим путь к господству над миром, если техника превращает их в материальных и духовных владык мира» [17, с. 21]. Аналогичная программа революционно-технического преобразования мира была представлена эксцентричной инженерно-социологической утопией А.К. Гастева. Нередко социологический редукционизм приобретал экстремистские формы. Одиозная редукционистская интерпретация марксистской идеи была предложена Э. Енчменом, который ставил целью разоблачить классовую сущность «душевных явлений». Он предпринял отчаянную атаку на «эксплуататорские воззрения» столь разных авторов, как Н.И. Бухарин, В.Н. Сарабьянов, А.М. Деборин, и призвал рабочих уничтожить кафедры философии и психологии как орудия эксплуататорского обмана. Социологический идеал коммунизма представлялся Енчменом как «единая система органических движений» [18, с. 80, 82]. В западной общественной мысли нечто похожее можно найти в инженерно-поведенческой утопии Б. Скиннера «Уолден-2».

Последовательная социологическая интерпретация марксистской теории была выдвинута в начале 20-х гг. Н.И. Бухариным и подвергнута довольно жесткой критике со стороны Ленина, который оставил свои маргиналии на книге Бухарина «Экономика переходного периода». Написанные в мае 1920 г., эти заметки оставались известными лишь узкому кругу лиц в Социалистической академии до сталинской победы над Бухариным в 1929 г. [35, с. 16]⁶. Они имеют принципиальное значение для понимания воззрений «позднего» Ленина на «социологию» и, кроме того, проясняют теоретические и политические мотивы попыток заклеймить слово «социология» как «опошленное буржуазными учеными». Ленин испытывал откровенную неприязнь ко всей богдановской «тарабарщине» Книгу Богданова он прочитал в начале мая, а через недели три ему в руки попала бухаринская работа, где он без труда распознал влияние «организационно-социологических» идей. Какова же была реакция Ленина на слова «социологический», «социология» и т.п., которыми была наполнена бухаринская работа? Эти слова подчеркивались и комментировались типичными ленинскими маргиналиями: «уф», «ха-ха», «эклектизм», «караул» и т.п. В одном месте имеется развернутое суждение, не оставляющее сомнений об отношении Ленина к обсуждаемому здесь термину: «Вот это хорошо, что "социолог" Бухарин, наконец, (на 84 странице) поставил в иронические кавычки слово "социолог"! Браво!» [35, с. 16]. Впоследствии этот материал использовался, чтобы противопоставить ленинскую «партийность» и бухаринскую «социологию» (и вообще, «научность»). «О, академизм! О, ложноклассицизм! О, Третьяковский!», — иронизировал Ленин, читая рассуждения Бухарина. К тому времени он никогда не вспоминал свои «научно-социологические» определения 1894 г. Бухарин не учел критику Ленина и предпринял новую попытку разработать «социологию марксизма» в книге «Теория исторического материализма». Социологическая концепция Бухарина исходила из того, что «практическая задача переустройства общества может быть правильно решена при научной политике рабочего класса, т.е. при политике, опирающейся на научную теорию, которую пролетарий имеет в виде теории, обоснованной Марксом» [12, с. 8]. Разгром бухаринской «ереси» стал поводом для активной борьбы против «абстрактного социологизма» и «механицизма» на протяжении 30-х гг.

Действительно, «пролетарская социология» была идейной химерой. Исторический материализм не мог не возненавидеть свою «научность», явленную в «социологической закономерности». Поэтому социологическая теория «равновесия вещей, людей и идей» изначально была обречена на то, чтобы стать ересью, хотя Бухарин оставался самым влиятельным теоретиком партии до конца 20-х гг.

Укажем еще одну точку отторжения (точнее, любви-вражды) философского и социологического импульсов в советском марксизме. С одной стороны, следует представить «диалектику», которой столь блестяще владел Ленин. Гибкость, относительность и неуловимость диалектического мышления превращали исторический материализм (несмотря на видимую отчетливость его формул) в нечто таинственное и непредсказуемое. Отсюда и эзотерическая лексика исторического материализма. Исторический материализм — это, кроме всего прочего, поэтика революционного подвижничества и страдание от невозможности высказать себя до конца. Социология же своей устремленностью к «закономерностям функционирования и развития» с наивной откровенностью делает тайное явным и профанирует революционную романтику в рационализированных схемах. При этом социолог может успешно играть роль «Неистового Роланда». Таким и был Бухарин. Он вполне логично (в функционалистской манере) и простодушно (с точки зрения марксизма) предположил, что при капитализме генеральная линия пролетариата направлена на взрыв «общественного целого», а диктатура пролетариата при социализме направлена на взрыв «общественного целого», а диктатура при социализме направлена на укрепление единства.

Особую роль в разгроме бухаринской социологической школы сыграло «философское руководство» конца 20-х гг. во главе с А.М. Дебориным, который возглавлял тогда журнал «Под знаменем марксизма» и Общество воинствующих материалистов-диалектиков. В частности, один из наиболее радикальных «диалектиков» Н.А. Карев отказывался рассматривать исторический материализм как социологию, потому что ее объективистский характер не соответствует духу марксизма [23]. Он пытался квалифицировать социологию как буржуазную науку [24], но дальнейшего развития эта идея не получила. Нет оснований считать, что «социология» связывалась тогда с «научно-механистическим» направлением советского марксизма. Примечательно: когда в 1929 г. вышла книга ленинградца С.А. Оранского «Основные вопросы марксистской социологии», она расценивалась «диалектиками» как направленная против механистического метода. Критик упрекал автора лишь в том, что в книге «не сводится счетов со Степановым, Аксельрод и Сарабьяновым» [9, с. 188]. Открытая «философским руководством» полемика на страницах журнала «Под знаменем марксизма» была направлена на то, чтобы идеологически скомпрометировать социальные и философские воззрения «механицистов». Когда над «механицизмом», казалось бы, была одержана полная победа и Аксель-род была обвинена в измене марксизму-ленинизму, деборинцы попали в такую же яму, какую копали «механицистам». Удар нанесли свои. 7 июня 1930 г. в «Правде» была опубликована статья членов Общества воинствующих материалистов-диалектиков М.Митина, В.Ральцевича и П.Юдина «О новых задачах марксистско-ленинской философии». 9 декабря в Институт красной профессуры приезжал Сталин и беседовал с членами партбюро⁷. А 25 января 1931 г. было принято постановление ЦК ВКП(б) «О журнале "Под знаменем марксизма"», где деборинская группа подверглась идеологическому разгрому. Члены группы Н.А. Карев, Я.Э. Стэн, И.К Луппол, И.П. Подволоцкий и другие были впоследствии репрессированы. Деборин ждал ареста, собирался кончить жизнь самоубийством, но судьба его сложилась сравнительно удачно. С того времени никакого участия в философских дискуссиях он не принимал. Деборинцев стали называть «меньшевиствующими идеалистами», а «социология» восстановила свои позиции в теоретическом лексиконе советского марксизма. В 1936 г. в журнале «Под знаменем марксизма» разъяснялось, что марксистская общественная наука это и есть социология, и нет никаких оснований считать данное слово опошленным буржуазными учеными [28, с. 110]. И — самое главное — было установлено, что слово «социология» употреблено И.В. Сталиным «в положительном смысле» [55, с. 532].

Написанный И.В. Сталиным очерк «О диалектическом и историческом материализме» завершил канонизацию марксизма-ленинизма. Изучение исторического материализма предполагало четкое уяснение трех особенностей общественного производства: 1. Производство является базисом, определяющим характер всего общественного и политического уклада общества; 2. Производительные силы обусловливают производственные отношения; 3. Новые производительные силы и соответствующие им производственные отношения возникают в недрах старого строя не в результате преднамеренной, сознательной деятельности людей, а стихийно, бессознательно, независимо от воли людей [43].

В конце 30-х гг. была реформирована Академия наук, созданы новые научные и учебные учреждения, Высшая аттестационная комиссия, многоуровневая система политического образования, установлены достаточно высокие должностные оклады и ставки для научных сотрудников и преподавателей. Все это предопределило развитие инфраструктуры науки вплоть до краха СССР.

К осени 1946 г. в Институте философии Академии наук появилось нечто похожее на социологическое подразделение — сектор, которым руководил профессор М.П. Баскин. Программа сектора социологии выражена в его протоколах следующим образом: «Теперь, когда введено слово "социология", очень важно отбросить архивные категории социологии. Нужно взять плоть и кровь материалов по социологическим учениям...» [1]. М.П. Баскин занимался изучением и критикой зарубежных социологических концепций и получал поддержку со стороны начальника Управления пропаганды ЦК ВКП(б) Г.Ф. Александрова и Ю.П. Францева — в то время завотделом печати Министерства иностранных дел СССР. Александров, Францев и Баскин активно публиковали статьи с анализом и критикой западных социологических концепций в научной и политической периодике. В «команду» Александрова входили будущие руководители советской общественной науки П.Н. Федосеев (возглавлявший теоретический журнал ЦК ВКП(б) «Большевик»), М.Т. Иовчук, B.C. Кружков. Собственно говоря, роль Баскина заключалась в том, чтобы обеспечивать «социологический триумвират» реферативным материалом и доводить творческие идеи Александрова до конечного результата. Так или иначе, работа Александрова, Францева и Баскина имела исключительно важное значение для формирования жанра «критики буржуазной социологии» и рецепции западных идей в период, предшествовавший коренным изменениям в тематической программе советского марксизма.