Реквием-чечетка

Я пишу эти строки, находясь в очаровательном крым­ском поселке Партенит. Мертвый сезон, бочковая мадера и восхитительный вид на Медведь-гору.

Раньше Партенит назывался Фрунзенское, здесь располагался санаторий Министерства обороны СССР, панси­онат Президиума Верховного Совета СССР, дача маршала Гречко, и таких, как я, в него не пускали.

Такие, как я, назывались «хиппи». Длинноволосые, в живописных лохмотьях, живущие, под собою не чуя страны, ни эпохи. Мое поколение, чья молодость пришлась на 80-е годы, застало лишь легенды о советских хиппи первой волны, таких как Солнце и его Солнечная Система. Зато рожи комсомольцев, ко­торые боролись с идеологически чуждыми элементами, то есть нами, можно и сегодня лицезреть на экранах телеви­зоров. Мы состарились на глазах друг у друга, но все эти томен­ки-матвиенки продолжают учить меня жизни, заправляют в эко­номике и я полагаю, что системный раскол между «ними» и «мной» произошел еще тогда — почти четверть века назад.

Поздняя осень где-то под Белгородом. Мы, то бишь самый знаменитый хиппи Харькова Андрей Волобуев и я, на попутках, то бишь автостопом, движемся в сторону Питера. На наши головы низвергается снег с дождем, мы промокли вот уж действительно до нитки. Голосуем дальнобойщикам, стоя на обочине по колено в грязи: на дороге — собьют, за обочиной — не увидят. Мы забрызганы грязью с ног до головы, и нет просвета ни в небе, ни в стране.

Чудо. Это было чудо. Огромный автопоезд с краснодарскими номерами остановился возле нас. Двери его госте­приимно распахнулись — наверх, в тепло, в тепло!

— Торчки? — имея в виду, не наркоманы ли мы, строго спросил шофер. Мы с ужасом приготовились выслушать очередную лекцию, что не за нас они воевали, с последующим всенепременным изгнанием из теплого рая. Однако строгий водитель молча зарулил на ближайшую стоянку, до­стал из-под сиденья шприц, раствор кофейного цвета, и тогда я действительно понял, какой размах приняла наркомания в Советском Союзе.

Итак, мы ехали в Питер — Столицу и Мекку волосатого движения. Рок-клуб, «Аквариум», «Зоопарк», «Сайгон». По­следнее название, впрочем, к музыке отношения не имеет — так называлось кафе на Невском проспекте, культовое место сбора ленинградской тусовки, где запросто можно было пообщаться с Майком, БГ, Цоем, митьками и другими звездами вселенной без комсомольцев. Едучи в Питер, я всегда покупал пачку украинских папирос «Шахтерские» — невероятную экзотику для тамошних поклонников «Беломорканала». Это давало возможность легко заводить интересующий меня разговор — где переночевать? (вписаться) или где концерт? (сейшн). Помнится, один разок у меня это удачно совместилось, и я ночевал на загаженном голубями чердаке легендарного ленинградского рок-клуба.

И вот мы с Андреем Волобуевым в Питере, вписались в какую-то хипповскую коммуну на Выборгской стороне. И право — вид маленьких детей, едящих вермишель из одной миски с домашними животными, пока родители «торчат», отваживает от наркотиков много лучше, чем лекции дипломированных специалистов. Когда-то я спросил у одной такой специалистки:

— А вы сами хоть раз пробовали наркотики? (отрицательно мотает головой, а взгляд полон отвращения.)

— А знаете ли вы, что по классификации Всемирной организации Охраны Здоровья марихуана менее вредна, не­жели алкоголь и табак? (ее брови удивленно вздыбливаются домиком.)

— И с чем вы в таком случае сражаетесь — с пагубной страстью Шерлока Холмса или с просветлением Тимоти Ли­ри? А может, во имя сверхдоходов табачных и водочных королей?

Нет, настоящее излечение от пагубной привычки не в лицемерной политике государства, где по вполне официальной и разрешенной к употреблению «пьянке» каждый день гибнут десятки людей, а в страшном образе брошенных в питерской коммуне детей с недоеденной собаками вермишелью на губах!

так называемая хипповская «система» (иначе говоря, со­общество людей одного и того же образа жизни, увлечений и вкусов) работала довольно эффективно. Будучи записан в десяток записных книжек постоянно странствующих хиппи под какой-нибудь определенной кличкой (например, Кеша), ты становишься приемником и передатчиком огромного количества информации — от новых концертов подпольных советских групп до запрещенного самиздата. До сих пор с сожалением вспоминаю изъятую у меня при обыске фотокопию ардисовского издания «Собачьего сердца» Булгакова. Изымавшие здравствуют и до ныне и с тем же усердием под одобрительное блеяние баранов и баранесс воссоздают новую украинскую духовность.

В то время в Харькове ходить с длинными волосами бы­ло небезопасно — запросто можно было получить по пацифист­кой харе от патриотически настроенного молодняка — вла­сти в воспитательных целях поощряли уличный мордобой. Честно говоря, я даже не в обиде на шпану. Великую страну развалила не она, и уж точно не миролюбивые волосатики, а вот эти — румяные, в галстуках. Когда мы хрипло пели под Башлачева «Время колокольчиков», со спины к нам мягко подкрадывалось время комсомольчиков.

...Первый фестиваль харьковского рок-клуба, созданного осатаневшей от гнатюков и кобзонов кучкой харьковской молодежи. Даже как-то дико вспоминать, что его президентом был Саша Мартыненко, ныне больше известный киев­скому политикуму как директор информационного агентства «Интерфакс-Украина» и бывший пресс-секретарь Леонида Кучмы.

Концерты, происходившие на окраине города в ДК ХТЗ, каждый вечер заканчивались массовой дракой с местными сявками. Удивительно, но организованный властями мордо­бой заставил пацифистов быстро сорганизоваться, и самый опасный участок от ДК до метро (где-то около километра) мы проходили дисциплинированно и в боевом порядке — внутри девушки и малолетки, по краям молодые люди по­крепче и вооруженные чем попало пацифисты. У меня, например, был увесистый водопроводный кран на веревке. Римской черепахой пробивались мы сквозь сумеречные варварские орды, и неподалеку за ходом битвы флегматично наблюдала милиция.

О, как тогда хотелось дотянуться водопроводным краном не до рожи штурмовавшего колонну лоха, а до кадыка румяного дирижера этого вечернего побоища. И неожиданно мне такой случай представился, когда на рок-фестивале я подрался со вторым секретарем Харьковского обкома комсомола. У нормальных людей драки бывают из-за девушек, из-за прин­ципов, по пьянке, в конце концов. Мы же дрались за контроль над электрическим рубильником. Комсомолец пытался вырубить электричество во время выступления рок-группы с разгильдяйским, а в чем-то даже антисоветским названием «Ку-ку». Тексты песен группы «Ку-ку» писал в том числе и я, и тексты эти комсомольскую цензуру не прошли. В отчаянной попытке остановить концерт секретарь обкома комсомола пытался отодрать меня от пульта, который я заранее приготовился оборонять. Свет в зале то вспыхивал, то гас, в зависимости от того, чья брала. И звуки музыкальных композиций обрывались и вспыхивали абсолютно непредсказуемо к немалому изумлению публики.

Но бывало, никакие рубильники не помогали комсомольским вожакам справиться с эмоциями зала. Знаковый момент: Саша Чернецкий исполняет свою знаменитую тогда песню «Россия», зал встает и, сжав в кулаки руки на манер испанских республиканцев, подпевает: «Мне больно смотреть на тебя, Россия. По горло увязла во лжи и коррупции...»

По проходам мечутся обезумевшие милиционеры и молодежные вожаки. «Что с тобою сделало послевоенное поколение, обуржуазившись в тиши кабинетов? А что сегодня ос­талось от Ленина, кроме лозунгов и портретов?!» — хрипит со сцены Чернецкий, и в этих корявых, искренних строках мы слышим реквием по той стране и настоящую боль, несоизмеримую с шестидесятническим кривлянием.

Сотни и тысячи сжатых в протесте кулаков молодежи придушили систему, трупом которой до сих пор питаются черви от идеологии. Слышал по радио — придумали новый праздник: «День национальной сознательности молодежи». Неймется им.

По-разному сложилась судьба людей, которых я сегодня вспомнил. Саша Мартыненко взлетел к вершинам карьерной лестницы. Саша Чернецкий живет в Питере и лишь иногда наезжает в родной город со своей группой «Разные люди». Андрея Волобуева в разгар советской кампании борьбы с наркотиками после показательного процесса посадили на 8 лет, которые он отсидел от звонка до звонка. Его убили в кафе в первый же день после освобождения. Ходили слухи, что это подстроил отец его бывшей девушки. И на Невском закрыли «Сайгон»...

Каждый раз, когда я бываю в Крыму, в моей памяти возникает навсегда въевшаяся в нее картинка. Середина 80-го, август, кучка хиппарей во главе со своим неформальным ли­дером, московским системным хиппи по прозвищу Сольми, стоит лагерем на окраине Планерского. Мило струящееся время, исполненное любви, портвейна и теплого моря. Но в одну из ночей на разморенный полуостров обрушились страшные заморозки. Нам, двум десяткам живых существ оказалось негде спастись от холода — ни одеял, ни денег у нас не было. Мы безумно замерзли, зубы выбивали чечетку, и помощи ждать было неоткуда. тесно прижавшись друг к другу, мы сбились в кучу, стараясь согреться хотя бы таким способом, и застыли в долгом безмолвном анабиозе. Мы хотели восхода солнца.

2006  г.