Глава 20

Осколки

7 ноября, 1947 год. Харьков вместе со всей страной отмечает выдающуюся дату — тридцатилетие Великой Октябрьской социалистической революции. Остались позади кровавая фашистская оккупация, смерть родных и близких, оже­сточенные уличные бои. И только изредка встречающие­ся на улицах колонны конвоируемых немецких плен­ных да обгоревшие руины напоминали харьковчанам об отгремевших грандиозных сражениях Второй мировой вой­ны. К 1947 го­ду был почти полностью отстроен водопровод, освещены улицы, высажены сотни тысяч деревьев. В городе работало 600 промышленных предприятий, 23 ву­за, 30 НИИ, 38 техникумов. Вернулись из эвакуации оперный, украинский и русский драматические театры. Харьковчане пытались склеить свою привычную жизнь, с таким ожесточением разбитую войной...

Начиная разговор о послевоенных годах в истории Харькова и всей страны, мне принципиально важной кажется задача разобраться в феномене репрессивных кампаний, определивших всю жизнь конца сороковых — начала пятидесятых годов. Без осознания этих процессов мы с самого начала рискуем запутаться во всех сложностях тогдашнего бытия.

Разоблачения космополитов, низкопоклонников, вейсманистов-морганистов и прочих многие сегодня склонны приписывать лишь параноидальным наклонностям Сталина. Однако я предлагаю взглянуть на проблему под другим углом зрения: опираясь на логику, а не на конъюнктурные соображения современных разоблачителей.

Я глубоко убежден, что поступками «отца народов» дви­гали не паранойя или, скажем, старческий маразм, а наоборот — циничный холодный расчет. Только что закончилась Великая Отечественная война. После заграничного освободительного похода к мирной жизни вернулись миллионы демобилизованных солдат и офицеров. Но это была не просто армия уверенных в себе и своих силах победителей. Это была армия, впервые увидевшая иную жизнь. Они воочию могли сравнить реальные достижения социализма с тем, как живут люди в Европе. И сравнение это далеко не всегда оборачивалось в пользу социалистического отече­ства.

Хлынувший в страну Советов яркий поток человеческих впечатлений и высококачественных трофейных товаров ока­­зался для соцстроя едва ли не более опасен, нежели открытое столкновение с ярым врагом. Так ржавчина страшнее для железа, нежели все бури и землетрясения.

Сталин благодаря своему отлаженному репрессивному аппарату был прекрасно информирован об умонастроениях подданных. Перед ним встала весьма сложная задача: вновь доказать поколебавшимся в своей слепой вере гражданам, что советское, несмотря ни на что, — самое лучшее.

И второй аспект проблемы. Начавшийся после войны передел мира между англо-американским блоком и Советским Союзом крайне обострил международную обстановку. Оккупация Советами Восточной Европы, положившая начало холодной войне речь У. Черчилля в Фултоне, монополия США на атомное оружие, война арабов с израильтянами, в которой СССР поддерживал Израиль, а Великобритания — арабов — все это делало опасность новой мировой войны весьма ощутимой. А в такой ситуации любые прозападные симпатии населения были недопустимы.

Естественно, основной упреждающий удар должен был быть нанесен по традиционно неустойчивой, а потому наи­более опасной прослойке — интеллигенции. Но давайте обратимся к документам. Из доклада М. Суслова 21 января 1948 года на торжественном заседании ЦК ВКП(б): «Всякое проявление низкопоклонства перед буржуазной культурой — есть отступление от социализма. Нельзя забывать, что импе­риалисты стремятся использовать в своих коварных целях низкопоклонство перед иностранщиной со стороны отдель­ных неустойчивых советских граждан».

Одно за другим из Москвы спускались грозные постановления ЦК — «О журналах “Звезда” и “Ленинград”», «Об одной антипартийной группе театральных критиков», «Об опере Мурадели “Дружба народов”». Вот лишь маленький отрывок из последнего документа: «В творчестве Шостаковича, Хачатуряна, Прокофьева, Мясковского особенно наглядно представлены формалистические извращения, чуждые советскому народу и его вкусам. Эта музыка сильно отдает духом современной буржуазной музыки Европы и Америки, отражающей маразм буржуазной культуры».

Борьба с реальными или воображаемыми проявлениями западничества начинала стремительно набирать обороты, в том числе и в нашем городе. Харьковские композиторы В. Н. Нахабин, М. Д. Тиц, В. Т. Борисов были публично обвинены в формализме, а профессор консерватории Пильстрем — в протаскивании идеалистических музыкальных теорий.

Из газеты «Красное Знамя»: «Таким же безродным космополитом является и харьковский лжекритик Гельдфандбейн. Рабски повторяя зады эстетствующих хулителей всего советского, он цинично оплевывает все самое дорогое в искусстве советского народа, при этом восхваляя в своих лекциях шаманствующего эстета Пастернака, почтительно расшаркиваясь перед салонной поэтессой Анной Ахматовой».

А на пленуме Союза писателей Украины выступления известных харьковских писателей И. Муратова, И. Багмута, И. Выргана, К. Гордиенко показали, что местная писательская организация с глубоким возмущением и гневом клеймит безродных космополитов и их подголосков.

Не надо говорить, что время было такое. Когда в Харьковском университете начался разгром школы генетики, а ученый совет ХГУ записал в своей резолюции, что «враждебное вейсманистско-морганистское учение нужно истребить до конца», профессора Уманский и Калабухов, несмотря на все давление, отказались осудить своих коллег. Так что не время было другое, а понятие о совести для каждого разное: и вчера, и сегодня.

Так или иначе, но липкий ярлык «космополит» настолько вошел в каждодневную жизнь, что молодежь начала называть костюмы, перешитые из старой одежды, «космополитками».

И все же борьба с западным влиянием не достигла в Харькове должного результата. Виной тому оказались многочисленные обучавшиеся в Харькове студенты из стран так называемой «народной демократии»: Чехословакии, Польши, Венгрии. И не в последнюю очередь благодаря им харьковчане начали менять устаревшие клеши и пресловутые «космополитки» на элегантные брюки-дудочки, а тради­ционный вальс сменил новомодный танец «Линда». Запад упорно брал свое.

Молодежь обычно прогуливалась от площади Дзержинского до площади Тевелева, а более короткий участок — от Зеркальной струи до театра имени Шевченко назывался «стометровкой». Здесь знакомились с девушками, а могли просто выпить бутылочку вина на скамеечке в парке.

К более интеллектуальному досугу можно отнести посещение выставки, точнее выставки-ярмарки, которая каждое лето проводилась на площади Дзержинского. Посмотреть на этакое чудо не брезговали и первые лица УССР.

Незаурядные задатки сеятеля кукурузы у Никиты Сергеевича Хрущева проявились уже в те далекие времена, когда он был первым секретарем ЦК Компартии Украины. Только увлекался он тогда китайским растением чумизой. Хрущев категорически требовал от председателей украинских колхозов расширять посевы чумизы, которую он представлял себе как хороший заменитель проса. Конечно, когда из шест­надцати тысяч председателей колхозов только три тысячи были специалистами по сельскому хозяйству, можно было еще и не то вытворять.

А может, любовь Хрущева к китайской сельхозкультуре связана с тем, что Китай тогда являлся стратегическим союзником СССР, как Великобритания для США? Недаром же пели: «Сталин и Мао слушают нас». Кто его знает, а вдруг действительно Мао Цзэдун прислушивался к тому, что Хрущев говорил о харьковской чумизе? Благо китайцев к тому времени обучалось и работало в нашем городе предостаточно.

Заместитель Мао маршал Чжу Дэ заявил во время посещения бывшей столицы Украины: «Харьковчане не щадят сил и энергии для того, чтобы помочь народному Китаю создать свои высококвалифицированные кадры для всех отраслей народного хозяйства. Китайский народ высоко ценит эту помощь и никогда ее не забудет».

По-моему, самое время напомнить китайцам эти проникновенные слова. Ведь наш город сегодня и сам нуждается в помощи, и лишние деньги весьма не помешали бы.

В этой связи любопытно проследить политику киевского правительства в отношении Харькова — как тогда, так и сейчас. Традиционное соперничество этих двух городов власти попытались облечь в форму социалистического соревнования, к которому присоединился также Днепропетровск.

Но разве можно выиграть у шулера, играя его же краплеными картами, да еще ни разу их не сдавая? Условия для финансирования были неравными. Столица всегда находилась на льготном положении. Достаточно сказать, что и ныне на каждого жителя Киева приходится в два с половиной раза больше бюджетных средств, чем на харьковчанина.

В результате прошедшей войны Харьков оказался разрушенным на две трети, на фронте и во время оккупации было убито двести восемьдесят тысяч его жителей, а мощнейшая харьковская тяжелая промышленность фактиче­ски перестала существовать. Учитывая масштабы разрушений и размеры города, Харьков остро нуждался в многолетнем мощном финансировании восстановительных программ.

Я не могу не отдать должное харьковским руководи­телям, которые нашли остроумнейший способ выбивать день­ги из Киева. Дело в том, что после освобождения нашего города Сталин, стремясь подчеркнуть значимость по­беды, неосторожно сказал: «Вторая столица Украины, наш родной Харьков освобожден от немецко-фашистских мерзавцев». И теперь все официальные письма в Киев начинались со слов: «Как говорил товарищ Сталин о нашем городе: «вторая столица Украины, наш родной Харьков», — и далее по тексту: нуждается в том-то, том-то и том-то... И по­пробуй после этого отказать Харькову, родному для самого вождя.

Но все равно — денег катастрофически не хватало. Почти все уходило на восстановление промышленности. Более того, к концу 1950 года план по вводу новой жилой площади выполнен лишь на 34%, по капремонту — на 84%, из 43 комп­лексных ремонтов жилой площади закончено лишь 11.

А когда все деньги идут на промышленность и строительство, значит, денег на развитие культуры, образования, науки остается очень мало. Харьков из крупнейшего промышленного и культурного центра, каким он считался до войны, начал превращаться просто в промышленный город.

Резко снизилось количество регулярных периодических изданий, театров. Тот же прекрасный, довоенной закваски, харьковский ТЮЗ полным составом отправили во Львов. А Харьковский художественный музей начал терять свой ста­тус крупнейшего на Украине, ибо его фонды, сначала разграбленные гитлеровцами, после победы оказались в Москве, Ленинграде, Киеве.

И все же, несмотря на колоссальные людские, мате­ри­альные, архитектурные потери, несмотря на нехватку средств, репрессии, Харьков не сдавался. В городе продолжали жить и творить такие замечательные люди, как актер И. Марьяненко, физик А. Вальтер, астроном Н. Барабашов, селекционер В. Юрьев.

Любопытно, что академик Юрьев, который не был коренным харьковчанином и которому как дважды Герою Соц­труда при его жизни должны были установить бюст на родине, обратился с ходатайством к правительству воздвигнуть бюст именно в Харькове — на истинной родине его научных открытий.

Всегда помнили и гордились своим харьковским происхождением знаменитые певцы И. Козловский и К. Шульженко, концерты которых с неизменными аншлагами проходили в родном городе.

Не сидели сложа руки и наши харьковские архитекто­ры, построившие харьковский аэропорт и один из красивейших в СССР железнодорожных вокзалов — Южный. Венцом воз­рождения Харькова должно было стать здание Государ­ст­венного университета, задуманного как самое большое здание на Украине. И не вина талантливых авторов, что Университет до сегодняшнего дня так и остается недо­стро­енным. Когда культурой управляют партийные выдвиженцы, ничего хорошего ожидать не приходится — серая стихия постепенно захватывала наш город, отравляя саму атмосферу его.

Нет, я не упрекаю тех инвалидов войны, которые пьяными появлялись на улицах города. Эти люди проливали кровь за Родину. Могу объяснить кошмарное количество квартирных краж: люди жили очень бедно. Мне просто обидно, что мы не извлекаем из истории никаких уроков. Прикрываясь разговорами про объективные трудности, угробить культуру и дух города можно за несколько лет, а чтобы их восстановить — потребуются десятилетия.

Я упомянул, что люди жили в послевоенное время очень бедно, но все же не в такой нищете, как сейчас. Нормальная зарплата составляла от восьмисот до тысячи рублей, а хлеб стоил 2 рубля 20 копеек, бутылка водки — 21 рубль, а банка икры — 40 рублей. Из Харькова до Симферополя можно бы­ло на такси добраться всего за 150 рублей.

Харьков продолжал славиться своими замечательными конфетами, колбасами, мороженым, но качество товаров длительного пользования оставляло желать лучшего: лишь за один год харьковский Центральный универмаг вернул фабрике им. Тинякова бракованной продукции на 200 тысяч рублей. Мебельную фабрику им. Щорса уличили в том, что она на выставках представляет отличные изделия, а покупателям реализует низкосортную продукцию. Колоссальная проблема была с детской одеждой, особенно со школьной формой.

К 1952 году в советской экономике сложились ужасающие диспропорции. С 1940 по 1952 год объем выпуска продукции в тяжелой промышленности вырос в 2,5 раза, в то время как в сельском хозяйстве лишь на 10%. Немногим лучше оказалось положение и в легкой промышленности. Исправление перекосов между экономической мощью и низким уровнем жизни граждан стало основной темой обсуждения на ХIХ съезде ВКП(б).

Сегодня ХIХ съезд больше известен тем, что на нем утверждено новое название партии — КПСС, однако мне он представляется важным в другом аспекте.

Противостояние с западным миром достигло своего апо­гея. Создание противостоящих друг другу военных блоков, охота на идеологических врагов — как в Америке, так и в СССР, гражданская война в Корее. Но шла война не только армий и дипломатов. Шла борьба идей, сопоставление различных ценностей двух систем, а как результат этого — различных уровней жизни рядовых граждан.

Порой дело доходило до курьезов. В поле зрения партии оказалось даже то, что и в потреблении спиртных напитков советский человек должен быть обеспечен лучше других. Из доклада Микояна на ХIХ съезде: «Мне не приходится доказывать, что с улучшением питания населения возникает и необходимость увеличения производства всяких напитков, улучшающих аппетит (оживление в зале, смех, аплодисменты)».

Важнейшим орудием борьбы партии за доверие собст­венного народа стали знаменитые сталинские снижения цен. Люди до сих пор помнят и ценят именно этот аспект внутренней политики. А значит, и нам не избежать анализа механизма понижения цен. Тем более, что на голодный желудок это чертовски приятное занятие.

К примеру, 1 апреля 1952 года цены на хлеб были сни­жены на 12%, на мясо и мясопродукты — на 15%, на молоко и сахар — на 10%, на чай — на 20%. Простым людям это казалось чудом. Или, как минимум, достижением партии и правительства. А на самом деле все очень просто. Средства на снижение цен появлялись не только за счет роста производительности труда и снижения себестоимости, но и за счет восстановления разрушенных во время войны предприятий, огромных репарационных поставок, бесплатной работы мил­лионов зэков и немецких военнопленных. Последние, к примеру, строили шоссе Харьков—Симферополь.

Кроме того, в считанные дни после снижения цен резко возрастала покупательная способность населения, компенсировавшая затраты государства на данную акцию. И, вдобавок, все отрасли промышленности, все города и села в знак благодарности товарищу Сталину брали на себя повышенные соцобязательства. А это, при и так высоких производственных планах, также давало существенную прибавку к госбюджету. Государство оставалось «при своих», а пропагандистский эффект по стране и по всему миру был оглушительный. Всего же с 1941 по 1954 год было проведено семь снижений цен. И неспроста, когда экономика страны ста­билизировалась, практика снижений цен постепенно ушла в прошлое.

Хотя я до сих пор не уверен, что послевоенная эконо­мика развивалась так уж динамично. Неужели признаком интенсивного развития народного хозяйства являются регулярные походы молодежи «на грызунов», вредителей сельхозугодий. Один раз для харьковских парней даже выде­лили сто сорок восемь премий — тем, кто уничтожит наибольшее количество грызунов на колхозных полях и в амбарах, а шкурки сдаст на заготовительные пункты. Куда там китайцам с их войной против воробьев — мы и здесь были впереди планеты всей.

Впрочем, под четким руководством партии расцвело не только ремесло истребления несчастных мышат, но и высокое искусство соцреализма.

На харьковской кинофабрике с помощью титропечати на тувинский язык был переведен фильм «Пирогов», на мордовский — фильм «Человек с ружьем» и, наконец, на япон­ский язык — «Депутат Балтики». Теперь-то я точно знаю, с чего началось японское экономическое чудо.

И безусловно, выдающееся достижение группы местных композиторов под руководством А. Лебединца — создание музыки к гимну Украинской ССР. «Нам завжди у битвах за долю народу був другом i братом росiйський народ, i Ленiн осяяв нам путь до свободи, i Сталiн веде нас до свiтлих висот». Слова М. Бажана и П. Тычины. Это было, было...

Как были в те же времена и колодцы в Галиции, ко­торые герои-оуновцы заполняли трупами украинских же кресть­ян. Как и позже — убийство Бандеры, организованное бывшим харьковчанином, сталинским суперагентом Су­допла­товым. Так что — будем продолжать делить нашу общую историю?

А может, вспомним слова Тараса Шевченко, тоже ныне благополучно забытые самостийниками: «Славяне, несчастные славяне, так нещадно и так много пролито вашей храброй крови междоусобными ножами. Настанет ли час искупления? Придет ли мудрый вождь из среды вашей погасить раздоры и слить воедино любовью и братством могущественное племя?» Ну кто же виноват, что вождь оказался грузином.

Сегодня разве что ленивый не берет на себя труд оценивать значение и роль Сталина в истории. От истеричных выкриков руховцев о его патологическом злодействе до восторженных оценок его деяний необольшевиками. Пожалуй, не вызывает сомнений лишь то, что Сталин был типичным диктатором.

Как правило, демократия мешает реализации идей одной личности. В этом ее сила, в этом и ее слабость. Сталин уничтожил демократию, чтобы реализовать свои личные, по-своему оригинальные, политические и экономические концепции.

Я глубоко убежден, что многие сегодняшние президенты для реализации собственных планов переустройства общества тоже не отказались бы от такого проверенного ме­ханизма. Хотя бы на пару лет, и только против злобных противников очередных преобразований, и, разумеется, на благо народа. Нынешних политиков роднят с Иосифом Виссарионовичем не слова, которые они говорят о нем, а их внутренняя сущность. Недаром в моду входит авторитаризм.

После смерти Сталина его функции между собой разделили: по управлению правительством — Г. М. Маленков, контроль за партийными кадрами — Н. С. Хрущев, репрессивные органы объединил под своим началом Л. П. Берия. Три наи­более влиятельных коммуниста готовились к смертельной схватке за единоличную власть.

Но народ сущность этих кадровых перестановок понимал весьма смутно — страна до сих пор была ошеломлена смертью Вождя и Учителя. Да и не только страна — весь мир. В той же Франции на два дня были приспущены государственные флаги.

Естественно, на фоне потока официальных соболезно­ваний и сообщений никто не обратил внимания на крохотную информацию о назначении Л. И. Брежнева начальником по­лит­отдела Морского министерства. Накануне решающей схват­ки с Берией Хрущев расставлял на ключевые позиции в армии своих людей.

На страну, на Харьков неудержимо накатывалась весна 1953 года. Мир затаился, ожидая первых шагов нового коллективного руководства одной из супердержав. И эти шаги не заставили себя долго ждать — прекращение огня в Корее, миролюбивые жесты в сторону Запада, восстановление дип­отношений с Израилем (дело в том, что в разгар «дела врачей» в советском посольстве в Тель-Авиве была взорвана бомба и советское правительство отозвало своего посла из Израиля).

Потепление же внутри страны шло гораздо медленнее. Бестселлером книжного сезона в Харькове стало произве­дение Ю. Смолича «Враги человечества и их наймиты», в котором на конкретных примерах раскрывалось лицо аме­риканского империализма и его наемников — украинских националистов и безродных космополитов. А вы говорите «в одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань»! Нет еще таких ланей и коней, которых не могли бы скрестить большевики!

Харьковские газеты того времени достаточно регулярно украшали объявления о том, что наш цирк купит выбракованных лошадей, правда, шли они на корм дрессированным хищникам. Надо полагать, это весьма способствовало привитию детям любви к нашим четвероногим друзьям, да и к двуногим врагам тоже.

Впрочем, цветы жизни росли весьма дисциплинированными и не могли не благодарить партию за свое счастливое детство. Специальным решением Харьковского горисполкома детям и подросткам запрещалось неорганизованное посещение театров и кино в любой будний день, кататься по улицам на велосипедах и вообще — появляться на улице после девяти вечера.

Невольно вспоминается книга Л. Кассиля «Кондуит и Швамбрания». С той лишь разницей, что в книге аналогичные правила, один в один, существовали в отвратительной царской гимназии. И становится непонятно: то ли царская гимназия была не такой уж плохой, то ли коммунистиче­ская педагогика не такой уж хорошей.

А если родители означенных детишек хотели развестись, они обязательно должны были сообщить об этом публично, дав соответствующее объявление в местной газете. Чувст­вуете, какой размах имела борьба за нравственность нашего народа, о которой сегодня многие так горько тоскуют.

Во всех этих бытовых хлопотах харьковчане встретили июль 1953 года, когда грянул внеочередной пленум ЦК КПСС. «Заслушав доклад о преступных антипартийных и антигосударственных действиях Лаврентия Берия, направленных на подрыв советского государства в интересах ино­странного капитала, ЦК принял решение вывести Берию из состава ЦК КПСС и исключить его из рядов Коммунистической партии. Неоспоримые факты свидетельствуют, что Берия потерял облик коммуниста, превратился в буржуазного перерожденца, стал на деле агентом международного империализма».

Сколько будет еще впереди: развенчание Сталина, разгром антипартийной группировки Кагановича—Молотова—Маленкова, снятие Хрущева. Но Харьков еще этого не знал. Он уверенно шел к великому празднику — десятилетию освобождения города от фашистских захватчиков.

Писались отчеты и рапорты о перевыполненных планах, о новых достижениях и свершениях. И никто еще не понимал, что произошел ужасный поворот в истории Харькова и всего региона. После войны Харьков в значительной мере перестал играть какую-либо роль в политической жизни страны, начал терять свое значение как культурный и интеллектуальный центр, выкатился на обочину общественной жизни.

С 1940 по 1956 год количество театров в Харькове и области сократилось с пятнадцати до шести, музеев — с двена­дцати до четырех, вузов — с тридцати шести до двадцати пя­ти, техникумов — с шестидесяти восьми до сорока восьми и да­же главную площадь города — площадь Дзержинского — за десять послевоенных лет так и не удалось полностью отстроить. Сегодня наш город возрождается. Это, безусловно, так. Но сколько еще нужно времени и усилий, чтобы склеить разбитые временем осколки былой славы?

23 августа, когда в Харькове отмечали очередную годовщину освобождения города, в Кремле представители советского правительства и руководство молодой Германской Де­мократической Республики подписали протокол о полной ре­патриации немецких военнопленных.

Позже в прессе было опубликовано благодарственное письмо знаменитого фельдмаршала Ф. Паулюса: «Прежде чем я покину Советский Союз, я должен сказать советским людям, что некогда я пришел в их страну в слепом послушании как враг. Теперь я покидаю ее как друг».

Последние немецкие солдаты уходили с нашей земли. Ве­ликая Отечественная война наконец закончилась.