Автобиография эпохи перестройки

(14-летию телепередачи «Первая Столица» посвящаю)

Я всегда был знаменит. Меня выгнали из трех школ за плохую успеваемость, я был единственный некомсомолец в своем вузе и, наконец, я издавал самиздатовский журнал и познакомиться со мной приезжали авторитетные хиппи из загадочного Ленинграда.

Но все-таки чего-то не хватало, и даже не денег. Я работал дежурным слесарем (сутки-трое), получал 170 рублей и порою мог позволить себе роскошь слетать на денечек в Киев — пообедать на Крещатике в ресторане «Кавказ». Там готовили замечательно вкусный шашлык, но почему-то подавали дешевые алюминиевые вилки.

Мне хотелось общественного признания своих, как мне тогда казалось, несомненных талантов. Весенним днем 1987 го­да в высотное здание Дома печати, что на Московском проспекте, вошел юноша. 21 год, невообразимое нахальство, волосы на голове доросли до джинсов — таким я был почти 20 лет назад. В Доме печати (оно же издательство «Социалистическая Харьковщина») располагалась вся областная и городская пресса, а именно: газеты «Соціалістична Харківщина», «Красное знамя» (печатные органы обкома КПСС), «Вечерний Харьков» (газета горкома КПСС) и «Ленінська зміна» (газета обкома комсомола).

Я зашел и остановился, ощутив себя в родном городе провинциалом. Хром и никель слепили глаза, милиционер на входе, суета (настоящих!) журналистов, бегущих от многочисленных лифтов на улицу, на ходу здороваясь с другими, которые — наоборот — заскакивали с улицы и устремлялись к лифтам, и вдобавок откуда-то вкусно пахло обкомовской жратвой. Это был рай. По пропускам. Для своих.

Злобно прорвавшись сквозь охрану, я устремился в редакцию «Красного знамени», единственной в Харькове русскоязычной газеты (это к вопросу о якобы насильственной русификации). Русский язык газеты определял ее колоссаль­ный тираж. Тогда почти в каждой семье выписывали какую-нибудь городскую газету, одну центральную (московскую) и, порой, еще и всеукраинскую (киевскую).

Дверь в отдел культуры я распахнул не иначе, как ударом ноги. Словно исчадие ада я предстал перед взором Ирины Леонидовны Румянцевой, которая, по-моему, до сих пор сидит в этом же кабинете. Я до сих пор помню ее распахнутые от недоумения и отвращения глаза. «Я принес вам статью!» — противным от волнения голосом провозгласил я. «Вам нужно обратиться в областную “молодежку”», — ледяным го­лосом ответствовала Румянцева, и в этом ответе читалось про­стое «пошел вон!».

Немного растерявший свой гонор и слегка ощипанный, я пошел этажом ниже — в «Ленінську зміну». В кабинете отдела пропаганды сидел мрачный человек. «Дождитесь Елену Георгиевну», — отрезал он, когда я попытался всучить ему свою рукопись. А вскоре впорхнула и она, воздушная...

Мрачный человек через 15 лет возглавит «Ленінську зміну», ставшую к тому времени газетой «Событие». Его зовут Женя Авергун, и вчера мы с ним вкусно и весело отобедали. Елена Георгиевна уже 15 лет носит мою фамилию — Кеворкян, и сейчас, когда я пишу эти строки, возится с нашим сыном Арсением. Я слышу его восторженный вопль из соседней комнаты.

Статья вышла за подписью «К. Кеворкян, робітник» и вызвала определенный резонанс. В ней шла речь о нравах мо­лодежной тусовки и уличных драках между неформальными группировками. Главный редактор «Лензміни» Вячеслав Но­виков слыл либералом, поддерживал курс партии на гласность и перестройку, а потому иногда позволял себе подражать продвинутым московским изданиям. Вскоре статьи с дурацкой подписью «К. Кеворкян, робітник» посыпались слов­но из рога изобилия. То автора возмущало название кинотеатра — «имени Жданова» — и он обличал сталинизм, то самозванный «ра­бочий» глубокомысленно рассуждал о «поколении дворников и сторожей».

Я продолжал работать свои сутки—трое, но в придачу к строительной каске у меня появился роскошный значок «Пресса» и удостоверение внештатного корреспондента областной молодежки. Я мечтал расстаться с каской и быть навсегда зачисленным в штат газеты. Что в скором времени мне и было обещано главным редактором.

Эпоха перестройки вздыбила целый пласт харьковской культуры — какие-то замшелые диссиденты, болтливые либералы, немытые неформалы и прочие сумасшедшие не обминули своим вниманием областную «молодежку». Особое участие журналистов вызывала судьба Степана Сапеляка — узника брежневских лагерей и поэта. Как украинского националиста его уже не сажали, но как диссидента еще отслеживали.

Даже не представляю, после какой бутылки я предложил ему свою помощь в организации его авторского поэтиче­ского вечера. В разгар организационных хлопот меня вызвал главред. «Мне звонили оттуда, — он выразительно воздел глаза к потолку. — Если ты и дальше будешь заниматься этим Сапеляком и его концертом, я тебя уволю».

Подготовленный вечер Степана Сапеляка в ДК учителя администрация отменила в последний момент, собравшиеся с цветами люди, громко высказывая свое недовольство, постепенно разошлись, из редакции меня уволили на следующий день.

После этого я видел Новикова и Сапеляка на 325-летии Покровского собора. Они мило болтали между собой по-украински и не обратили на меня ни малейшего внимания.

Однако, когда вместе со значком «Пресса» компетентные органы попытались сорвать с меня и строительную каску, я не выдержал. Явившись в приемную КГБ, что на улице Дзержинского (сейчас Мироносицкая), я прямо спросил у дежурного: «Когда наконец прекратятся политические ре­прес­сии, в частности, кагэбешная слежка за мной?»

— Как ваша фамилия? — устало спросил меня грустный человек с незапоминающимся лицом.

— Кеворкян! — с вызовом ответил я, не сомневаясь в том, что кому-кому, а уж этому человеку точно известны и моя фамилия, и моя внешность.

Незапоминающийся человек подвинул к себе какую-то амбарную книгу, задумчиво полистал ее:

— Нет, мы за вами не следим.

Я вышел из приемной с чувством огромного облегчения. Наверное, я был у них уже десятым психопатом за этот день.

Человек, попавший в комсомольскую обойму, редко из нее выпадает, к тому же живописные «неформалы» вошли в моду. И хотя я так и не вступил в комсомол, однако очутился в дирекции культурно-просветительских программ обкома комсомола. На строгий вопрос проверяющих московских и киевских комиссий: «Как у вас поставлена работа с неформальной молодежью?» — комсомольская толпа в белых рубашечках и при галстуках расступалась, выпуская из своих недр меня — волосы до джинсов. Проверяющие, впечатленные увиденным, покачивали головами и одобрительно улыбались.

Официально я числился редактором пресс-центра «Вариант» обкома комсомола. Директором его был Володя Чапай — ныне серый кардинал нашего действующего губернатора. Тогда он еще мечтал о по-настоящему независимой молодежной газете. И мы с ним помчались по различным уважаемым людям собирать подписи под соответствующим прошением. Первыми под письмом поставили свои подписи народные депутаты СССР — сумбурный Евгений Евтушенко и усталый Виталий Коротич.

Помнится, я долго не мог поймать генерального директора «Водоканалтреста» В. А. Петросова — то планерка, то совещание, то уехал, то недосуг. Однако и я не сдавался. И вот, когда Валерий Альбертович, нежась на даче в лучах заходящего субботнего солнышка, дожаривал шашлыки, из кустов медленно появился я... В общем, скрылся я довольно быстро.

На память об этих беспокойных временах у меня хранится потрясающий по своей пронзительности документ эпохи первых кооперативов — торговый ценник с надписью «Пресс-центр «Вариант». Апельсины, 6 рублей за 1 кг».

Руководство дирекции культурно-просветительских про­грамм ОК ЛКСМУ пересажали за экономические махинации. Уникальный случай для молодежной экономики того периода.

Вскоре меня пригласили на пост заместителя главного редактора первого в СССР независимого издания «Ориентир». Главным редактором был Александр Волосов, его замести­телем, корреспондентом, верстальщиком, корректором — я. «Ори­ентир» выходил под девизом: «Лучше быть желтым, чем красным» и печатался в дружественной Эстонии, куда я летал почти каждую неделю самолетом Харьков—Таллинн и почти всегда голодный — Саша был скуповат на командировочные.

Наша газета ничего не боялась, статьи были полны орфографических ошибок, и мы постоянно провоцировали скандалы. Постепенно приличные люди начали меня побаиваться и сторониться — все, что они мне рассказывали, могло быть использовано против них. Рубрика «Светско-советская хроника», за которую я отвечал в «Ориентире», не щадила ни своих, ни чужих. Но читатели газету действительно любили, и, по моему глубокому убеждению, такой газеты нашему городу не хватает до сих пор.

Больше, пожалуй, харьковчане любили только передачи студии АТВ-1, начавшей свое вещание осенью 1990 года, — первое независимое телевидение Советского Союза. В Первой Столице Украины многое было первым.

Под предводительством Сергея Потимкова в бывшее помещение кагэбисткой глушилки на последнем этаже сталинского дома на улице Чернышевского вселилась удивительная компания. Ее можно охарактеризовать одним словом — «сброд», в исконном понимании, то есть «кто откуда». Улыбчивый Женя Бобков, неисправимо мрачные Леня Мачулин и Витя Фоменко, худенькая Ира Беккер... Съемки, споры и бутылки, бутылки.

Моя передача называлась «Вечерний разговор». Одна из них была посвящена страшной тайне шестого квартала Лесопарка. Спустя несколько лет там установили памятник расстрелянным польским военнопленным. А пока здесь бы­ли заснеженный лес, замерзший оператор Сережа Бутырин и разгоряченный воспоминаниями свидетель тех давних со­бытий, кажется, его фамилия была Бримерберг. И удивительное ощущение рождающейся телевизионной сенсации. Да неизбежная расплата за удачу — меня поразил вирус телевидения. Весьма неприличная болезнь, я вам скажу. Моя газетная эпопея подходила к концу, хотя не обошлось и без сюрпризов.

...Второй день августовского путча 1991 года. С разъяренным и бесстрашным Волосовым мы едем в Красноград, где тогда печатался «Ориентир», — делать экстренный номер газеты. Мама провожала меня, словно на войну — с гордостью и волнением за судьбу сына. «Ориентир» стал единственным изданием, вышедшим в Харькове в дни путча с призывом оказать сопротивление гэкачеписткой хунте. На площади Дзержинского за газетой выстроилась длинная очередь, наутро мы проснулись знаменитыми. Вернее, прославился Волосов, а я знаменитым был всегда...

В декабре 1991 года Советский Союз агонизировал. Скрючившись, я сидел за тесным столиком в телекомпании «Тонис-центр» и писал сценарий пилотного выпуска передачи «Первая Столица». Новый проект дразнил увлекательными перспективами — директор «Тониса» Владлен Литвиненко обещал зачислить меня в штат телекомпании.

2006 г., «Время»

Приложение